Последнее испытание - Скотт Туроу

должна тщательно проверяться, анализироваться и при необходимости корректироваться перед представлением ее в УКПМ, потому что в ней могут оказаться сведения, представляющие собой статистическую ошибку или погрешность. Судья Клонски скажет вам, что идеальной защитой от обвинений в мошенничестве является вера в то, что человека следует считать невиновным, если он действует без всякого намерения кого-либо обмануть, но при этом ошибается – по собственному недомыслию или из-за необоснованных надежд. У человека есть право на подобное заблуждение. А теперь вспомните, пожалуйста, что говорили многие свидетели: аллергические реакции, которые проявляются лишь на втором году применения лекарственного препарата или биологически активного вещества, – это что-то неслыханное. Такого попросту не бывает. Вспомните слова доктора Капеча, доктора Хох, доктора Робб. Подобные проблемы с препаратом, который прекрасно проявлял себя в течение целого года, – крайне странное, сбивающее с толку явление. В этом попросту отсутствует какая-либо логика. Словом, первая реакция любого опытного исследователя, таких людей, как Кирил или Леп, при получении информации, которая стала толчком к возникновению уголовного дела, была бы очень простой: они бы решили, что в базу данных, собранную «Глоубал», вкралась ошибка. Какой термин используют в подобных случаях? «Погрешность в данных». Это погрешность, то есть цифры, которые вроде бы являются частью данных, но на самом деле не имеют никакого реального статистического значения.

Мог ли такой человек, как Кирил Пафко, глядя на зашифрованную базу данных, подумать: «Это какая-то чепуха, просто погрешность»? Да, такая мысль могла у него возникнуть. Это логичный, разумный вывод, к которому он должен был прийти – без всякой задней мысли, – когда стал связываться по телефону с Венди Хох. Итак, на одном конце провода мы, возможно, видим Кирила – давайте сейчас будем исходить из этого, – у которого возникло вполне обоснованное сомнение по поводу сообщений о внезапных смертях пациентов. На другом конце провода находится Венди Хох, которая очень, очень хотела угодить нобелевскому лауреату. Вы слышали, как доктор Хох говорит по-английски. И, кстати, вы слышали, как говорю по-английски я. Слушая меня, нетрудно понять, что я родился не в этой стране. Уверен, время от времени я произношу какие-то слова так, что вы не сразу понимаете, что я имел в виду. Что ж, я стараюсь, как могу. А теперь представьте, пожалуйста, что происходит, когда на английском языке разговаривают два человека, которые оба родились не здесь. Вы ведь знаете, что Кирил Пафко провел свои молодые годы в Аргентине. Что же касается доктора Хох, то, повторяю, вы сами слышали, что она говорит на английском языке с трудом. Нет, конечно, доктор Хох разговаривает по-английски намного, намного лучше, чем я говорил бы на любом из диалектов китайского, которым я не владею вообще и на котором не могу произнести ни слова. Но она сама рассказывала вам, что именно проблемы с разговорным английским являются одной из причин того, что она предпочитает общаться по электронной почте.

Стерн медленно обводит взглядом присяжных.

– Учитывая все это, могли ли собеседники во время телефонного разговора не понять друг друга? Как по-вашему, мог один из них, имея вполне естественные сомнения и не желая верить, что тестируемый препарат способен вызвать внезапную смерть нескольких пациентов на втором году лечения, сказать что-то в таком роде: «Вы уверены, что это точные данные? Вы попросили исследователей их проверить – вдруг это результат компьютерного сбоя? Не могло ли случиться так, что пациентов, которые прекратили свое участие в тестировании, занесли в категорию умерших?» А Венди Хох – могла она подумать, что то, о чем ее собеседник говорит как о предположении, на самом деле случилось? Учтите еще и не очень хорошее качество связи – ведь разговор шел по международной линии. Два человека общаются по телефону на неродном для них языке, причем один из них говорит на нем с большим трудом. Они не видят друг друга и, соответственно, лишены подсказок, которыми бывают выражение лица и жесты собеседника. Можете вы с уверенностью сказать, что не произошло того, о чем я говорю? Может, Венди Хох потому поначалу и солгала своим руководителям? Ведь она вдруг осознала, что внесла в базу данных какие-то поправки, чего ее никто не просил делать? Разве она не могла сказать вам то, во что сегодня вынуждена верить, потому что на карту поставлена ее работа? С людьми нередко так случается – они помнят не то, что произошло на самом деле, а то, в чем они себя сами убедили. Вы можете быть полностью уверены в том, что она не могла просто неправильно понять слова Кирила, вопросы, которые он ей задавал? Мы этого не знаем. Мы не можем сказать этого наверняка. Не вызывает сомнения при этом одно – а именно то, как все это преподнесло гособвинение. То, что они сообщили вам изначально, – это неправда. Что-то не так с тем, как обвинение построило свою доказательную базу в самом начале этого процесса. Вы знаете, что они не доказали того, что обещали вам доказать. Теперь вы знаете, что их вступительное слово было совершенно некорректным.

– Протестую. – На этот раз со своего места встает Мозес. – Ваша честь, вы просили юристов, участвующих в процессе, не ссылаться на те элементы доказательной базы, которые решено не учитывать.

Стерн тут же отвечает, опередив судью:

– Спасибо за это напоминание, мистер Эпплтон. Я полностью в курсе того, что судья дала указание присяжным не обращать внимания на значительную часть доказательств из тех, на которые гособвинение пыталось опереться. Но речь о вашем главном свидетеле, докторе Иннис Макви.

Стерн переводит взгляд на судью. Сонни явно пытается подавить улыбку – она оценила то, как Стерн по сути заманил Мозеса в ловушку и заставил его самого говорить о тех доказательствах, упоминать которые она запретила.

– Продолжайте, – говорит она, обращаясь к Стерну.

– Совершенно очевидно, что в этом деле есть один человек – всего один, – кто знал, что использование «Джи-Ливиа» связано с риском внезапной смерти на втором году его применения. Только один человек. Иннис Макви.

Фелд, явно взбешенный, вскакивает:

– Это не то, что она сказала, ваша честь. Если человек чего-то не отрицает, это не означает подтверждения.

Сонни, глядя на Фелда, прищуривается.

– Достаточно, мистер Фелд. У вас было довольно времени, чтобы поговорить о доказательствах, – холодно говорит она. – Теперь пришла очередь выступать мистера Стерна, и он имеет право высказать свою точку зрения по поводу показаний свидетелей, так что не надо его перебивать.

Взгляд, которым сверлит судья своего бывшего подчиненного, кажется еще более жестким, чем ее тон. Когда Фелд усаживается на место, Мозес