Гиперион - Иоганн Христиан Фридрих Гёльдерлин

помощь всем мечтателям, помогла также и Спинозе. Созерцая себя самого погибшим в абсолютном объекте, он все же созерцал еще себя самого, он не мог мыслить себя уничтоженным, не мысля себя вместе с тем существующим... Здесь, мой друг, мы стоим перед принципом всякой фантастики (в оригинале Schwärmerei — мечтания, фантазии. — Н. Б.) » [404]. «...И тогда кажется, — читаем мы во втором письме „Гипериона“, — будто некий родной дух раскрывает мне объятья, будто я со своею скорбью одиночества растворился в жизни божества» (ср. с. 44 наст. изд.). Но это уже не та мысль, что была во «Фрагменте». Здесь другое: «Слиться воедино со всем живущим!». Тогда «из круга живых исчезает смерть». Такая философия рождается из естественного чувства жизни — и она погибает от прикосновения трезвого рассудка. «Ах, лучше бы я никогда не ходил в ваши школы!»

Но пройти через эти школы было необходимо. Только осознав свое Я, можно было вновь, но уже по-иному вернуться к природе, и это имеет самое прямое отношение к роману. Вчитайтесь в текст Гёльдерлина «Суждение и бытие» (с. 261).

«Я только и возможно через это отделение Я от Я. Как могу я сказать „Я“ без самосознания? Но как возможно самосознание? Только так, что я себя противопоставляю себе самому, отделяю себя от себя самого, но невзирая на это отделение опознаю себя в противопоставлении как то же самое. Но до какой степени как то же самое?..»

Противопоставляя себя себе, Гёльдерлин получил свое второе Я — Гипериона, и он сознательно создает текст как ледяную гору, айсберг, где над поверхностью воды поднимается только верхушка — история грека по имени Гиперион, а под поверхностью лежит огромный массив жизни самого автора и его народа, Европа 90-х годов.

Не следует думать, что Гёльдерлин «забывался», выражая свои чувства от имени героя, и вносил нелогичности в ткань повествования по небрежности. Нет — он вполне осознанно оставлял вехи, по которым читатель мог заметить, что роман — не только о том, о чем в нем говорится явно. Не случайно почти в самом начале прозвучало имя автора знаменитых «Сравнительных жизнеописаний» — Плутарха. В разных местах разбросаны упоминания о его героях: это Агид и Клеомен, это Демосфен, это Порция — жена Брута и дочь Катона. Фигуры античности, реальные и вымышленные, дают дополнительные параллели героям романа, но только как бы туго свернутые в пружины, готовые в любую минуту развернуться. Героев в романе — всего несколько человек, и их можно обозначить родовыми словами, написанными с большой буквы: Герой (Я), Учитель, Друг, Возлюбленная. Поименно: Гиперион, Адамас, Алабанда, Диотима.

Как мало мы знаем о их внешности! Ничего о Гиперионе и Адамасе; у Алабанды — высокий рост и римский профиль, у Диотимы — легкие локоны. Но разве мы, думая о тех, кого любим, описываем себе их внешность? Они присутствуют в нас целиком, и нам нужды нет себе их описывать. Не делает этого и Гиперион. Он хочет сказать о них главное. И ради этого главного привлекаются античные (и не античные) сравнения. Так, отношения дружбы даны полной гаммой: Кастор и Поллукс, Ахилл и Патрокл, Гармодий и Аристогитон, Платон и Стелла; но и для Диотимы не последнюю роль играют упоминания Сапфо, Порции, Поликсены, Аретузы.

Есть еще один персонаж в романе — внесценический персонаж Беллармин. У него еще меньше признаков, чем у прочих. Во «Фрагменте» он был, по-видимому, итальянцем, в романе он немец. Ф. Цинкернагелем было сделано предположение, что это человек, которому рассказывается история, мы с вами (см. Zinkernagel F. Die Entwickelungsgeschichte von Hölderlins Hyperion. Straßburg, 1907), однако во второй книге второго тома Гиперион, обращаясь к нему, называет его «последним из тех, кто был дорог моему сердцу», и это наводит на мысль, что за ним тоже стоит кто-то живой.

Можно было бы перечислить и других жителей этого малочисленного мира — Горгонду Нотару, мать и брата Диотимы, слугу Гипериона, двух караборнийских разбойников и трех незнакомцев из союза Немезиды и «остальных друзей», которым передают поклоны, — но они скорее фон, нежели необходимые компоненты смысловой структуры.

И все же мы забыли одно из главных действующих лицо: Солнце. Называя его то Гиперионом, то Гелиосом, то Фебом-Аполлоном, Гёльдерлин всегда имеет в виду его суть: он свет и несет с собой жизнь. И если Гиперион — титан, сын Неба и Земли, то Гелиос, Селена и розоперстая Эос — его дети и, следовательно, Geschwister («братья и сестры») Герою романа, осознающему свое родство с божеством. «Да, человек — солнце, всевидящее, всепреображающее, если он любит...»; «О солнце, о ветерки, с вами, только с вами, живет еще мое сердце, как сердце братьев!»

Весь роман насыщен и пронизан светом. «Утренний свет и я — мы стремились друг к другу, точно помирившиеся друзья...» Утро и вечер, предрассветные сумерки, ясная ночь и полуденный зной, лазурное небо и звезды во время затмения, святое вечное солнце — на каждой странице мы встречаемся с ними не единожды. Реальный свет, и свет как сравнение, и свет в переносном смысле — «искра разума», «светлая моя звезда» — к Диотиме, «Как луч света, ты должен нисходить в юдоль смертных, должен светить, как Аполлон...»; «Дети земли живут только солнцем; я живу только тобою, у меня иные радости...»

Но Солнце не только несет с собой жизнь. Рядом со светом идет и огонь, рядом с «ласковым весенним солнцем» мы читаем: «иссыхаю под полуденным солнцем»; «человек, истомленный солнцем»; «луч солнца опаляет им же вызванные к жизни земные растения». Мы видим все виды и обличья огня: блуждающие огни, вспышки зарниц, искры, вылетающие из раскаленных углей, пламя свечи и грозовые тучи, горящий факел и костер, кадило и лампаду, гнилушки и кремень, полезный для всех огонь в очаге и пожар, и горящие корабли, и горы, поднимающиеся из морской пучины, выталкиваемые подземным огнем, кратер вулкана, в который уходит философ, и пламя, уносящее Диотиму... Это можно продолжать очень долго — закончим примером с последней страницы: «Я... говорил какие-то слова, но они были как шорох пламени, когда оно взлетает, оставляя после себя пепел». Характерно отсутствие света в самые тяжелые моменты рассказа — после крушений. После бегства героя из Смирны. После краха в Мизистре. «И ты, счастливое дитя природы, пожертвовала собой, обрекла себя на мрак во имя любви?» — пишет Гиперион в последнем письме Диотиме.

Нетрудно заметить, что свет у Гёльдерлина имеет не просто переносное, но метафизическое