Блудное художество - Далия Трускиновская

Архаров весьма неохотно взялся за писанину. Марфино перо было очинено под ее руку, он понаставил клякс и лишь надеялся, что Меркурий Иванович, кому адресована записка, уже по одним кляксам догадается, что писано собственноручно.

От этого непосильного труда он опять ощутил голод и потянулся за капустой.

Выдав Наташке деньги на извозчика, Марфа выпроводила ее, и тут ее загадочные улыбки и взгляды получили наконец объяснение.

– А что сударь, тебе моя Наташка по нраву ли?

Архаров насторожился.

– Девка тихая, послушная, ей и шестнадцати нет, - деловито начала Марфа. - Ни с кем еще не хороводилась, я за ней строго слежу. Забирай-ка ты ее к себе, Николай Петрович! Сколько поживешь - то и твое, а надоест - дашь ей хоть какое приданое.

– Ни с кем не хороводилась? - повторил он.

– Попробовала бы! Я б так ее за косу оттаскала! Нет, смиренная, рукодельница. Для хорошего человека приберегаю. Сам, сударь, знаешь, нетронутая девка в цене. А тебя я знаю, ты ее не обидишь. И она к тебе охотно пойдет. Она тебя не раз видала, привыкла. Бери! Не пожалеешь!

Архаров и жевать забыл.

Следовало кратко послать Марфу в известном направлении, чтобы не городила околесицу - какая еще теперь Наташка, и без Наташек тошно. Однако ж Марфа не дура, знает, когда, кому и что говорить…

– Ты думаешь, сударь, тебе для кавалерского дела Дунька нужна? Да начхать тебе на Дуньку! - все более увлекаясь своей затеей, говорила Марфа. - Она девка порченая, с кем только не гужевалась. А господин Захаров ее и вовсе разбаловал, никакого сладу с мерзавкой нет…

О том, каким словцом благословила ее рано утром на прощание норовистая Дунька, Марфа Архарову, понятное дело, не сказала. О том, что девку в последнее время словно подменили, - тоже.

– А ты свою мартонку ни с кем делить не пожелаешь. А она уж привыкла от добра добра искать! Потому и с Дунькой никогда не сладится! - грозно произнесла Марфы. - Сбежались - да разбежались, сбежались - да разбежались. А Наташка только твоя будет. Приедешь с государыниной службы - а она уж встречает. И не будет той занозы в голове, что ты у нее не первый.

Архаров с великим подозрением уставился исподлобья на Марфу.

Он пытался понять - что она знала о событиях той ночи, о чем догадалась? Мог ли ей рассказать Клаварош? Мог ли дармоед Никодимка? И бабы! Не может быть, чтобы Марфа, столько раз бывая на Пречистенке, не свела дружбы с Дашкой, Настасьей, Авдотьей, Аксюшкой!

Уж больно разумно она сейчас глядит - ну, все чертова баба понимает…

О том, что сам же он все, что ей требовалось, исправно разболтал, Архаров, разумеется, не подумал.

Марфа подвинулась к нему, улыбаясь во весь рот, горя желанием поскорее приступить к торгу.

– Шестнадцати нет, говоришь?

– В сентябре шестнадцать будет. Да ты девку-то мою разгляди! Она в тело войдет - еще краше Дуньки станет. Дунька - что? Дунька уж баба. Двадцать второй год - на что она тебе? А Наташка - самая сласть! Первым у нее будешь, сударь, чего ж еще слаще?

И ведь Марфа был права - сейчас, чтобы прийти в себя, требовалось именно это - чистота и полнейшая покорность.

И светлая коса с золотом, тяжелая, на ощупь - прохладно-шелковистая…

Однако то же самое имелось и дома, на Пречистенке! Потапова дочка Иринка была ровесницей Наташке, если даже не старше. И тоже миловидна собой.

Если бы Архаров приблизил к себе Иринку, вся дворня, поди, вздохнула бы с облегчением, и повар Потап - первый из всех. И барин угомонился, и девка, не успев наделать глупостей, пристроена - без хорошего приданого замуж не отдаст.

Но это было для него так же невозможно, как приблизить к себе самого повара Потапа. Иринка была - своя, он знал ее совсем сопливой девчонкой, наблюдал, как она растет и хорошеет, по-своему берег ее - она была самой юной из всей дворни. Он даже радовался при мысли, что вскоре отдаст ее за лакея Ивана, который в последнее время стал вокруг Иринки увиваться, и станет крестным отцом их первенцу.

А Наташка была словно бы из другого теста - из коего не добродетельных жен, а мартонок пекут. Даже не сама по себе она наводила на такие мысли - а через свое проживание у Марфы Ивановны.

Что-то слишком уверенно взялась Марфа разбираться с его постельными делами - так подумал Архаров. Баба хитра - не иначе, чает иметь с этой сделки свою прибыль.

И плевать, что она до чего-то своим бабьим умом додумалась… плевать!…

– А что возьмешь? - деловито спросил Архаров.

– Да девки-то чистые на дороге не валяются…

– Да Москва-то велика, не у тебя одной такой товар.

– Так я-то за свой ручаюсь!

Марфа так изготовилась к словесному сражению, что Архаров невольно засмеялся.

– Приводи ее как-нибудь вечером, - сказал он. - А я, глядишь, на твои новые проказы сквозь пальцы посмотрю.

И, испытав вдруг острое желание поколобродить, спросил, прищурившись:

– Э?

Марфа только вздохнула.

И Архаров понял - она, превосходно разобравшись в его упрямом норове, вовеки не признается, что хочет всего-то навсего прийти ему на помощь единственным известным ей средством. Выходит, и Дунька не просто так прибежала…

Слишком много поняла Марфа, слишком много, и это отвратительно.

Если бы Марфа затеяла торговаться - глядишь, и не вспомнил бы обер-полицмейстер свое нелепое приключение. А так - вспомнил, встал из-за кухонного стола, подошел к окошку, как если бы там, за окошком, творилось нечто любопытное.

– Да не майся ты, сударь, обойдутся один день твои архаровцы и без тебя, - не поняв, к счастью, причины этой маеты, сказала Марфа. - Хочешь - на огород выйди, посиди на солнышке, посуши головушку.

– Пойду обуюсь, - решил он.

– Я чулки твои постирала, сейчас с веревки сниму.

Вот уж чего Архаров точно не помнил - как оказался без чулок.

Он поднялся наверх, надел и застегнул камзол, обулся. Нашел ленточку, которой были схвачены волосы, кое-как стянул их, косицу плести не стал. Наконец распялил на руках кафтан и задумался - где по дороге от «Негасимки» к Марфе удалось отыскать столько светлой глины? С неба она, что ли, сыпалась? Вот так, как сейчас сыплется с кафтана?

Влезши в кафтан, он попросил Марфу хотя бы пройтись поверху влажной тряпкой. Она же наотрез отказалась разводить грязь. Так обер-полицмейстер и поехал домой - словно узкими подземными ходями из Замоскворечья в Кремль лазил.

Из кареты он прежде, чем задернуть занавески, поглядел на Марфу и Наташку, вышедших его проводить к калитке. Рядом с Марфой Наташка показалась ему совсем тоненькой - с Дунькой не сравнить, Дунька-то уродилась пышногрудой. Однако к двадцати годам и Наташка, поди, наживет себе пышности. Особливо коли родит…

Подумав, что такая юная и неопытная мартонка первым делом окажется брюхата, Архаров хмыкнул. Будет, стало быть, бегать по заднему двору на Пречистенке толстенький коротконогий младенец со светлыми вьющимися волосиками… чем плохо?…

Будет кого, поставив меж колен и положив ему руки на плечики, учить уму-разуму, чтобы во всякой драке бился до победного конца… как покойный дед учил…

И угомонится душа, перестанет ждать невозможного. Забыть, забыть, усилием воли - забыть… разве так не бывает, захотел - и забыл?

Бывает.

Но прежде, чем в пречистенском особняке заорет младенец, надобно вбить ума в голову его батюшке. Ибо батюшка сей раскис, как старый лапоть в луже. Вот тоже выдумал - лечиться от хандры по кабакам да дурацкой дракой! Обер-полицмейстер? Мальчишка сопливый…

Архаров ощущал себя лошадью, оседланной и взнузданной кое-как, меж подпругой и брюхом два кулака просунуть можно. Ни всадника понести, ни прыгнуть, нет ощущения подтянутости, нет ощущения строгости сбруи, стало быть, нет готовности к движению. А есть готовность хоть весь день стоять, опустив башку. Надо собираться с духом, надо жить дальше, надо жить иначе, а что, собственно, произошло? Да ничего не произошло. Две ночи подряд с продажными девками провел. И - все. Погулял - будет!

Именно так - две продажные девки, о которых вспоминать решительно незачем.

Переодевшись, он приказал везти себя к Рязанскому подворью.

Архаровцы встретили командира настороженно. Они не знали, с чего он вчера ударился в бега, не знали, где его носило, но Михей Хохлов утром был по делу в «Негасимке», встреча у него там была назначена, и Герасим тихонько рассказал о явлении пертового маза. Когда человек вот этак срывается и на всю ночь уходит колобродить, поди знай, что это его встряхнуло и ошарашило, да не соберется ли он срывать зло на подчиненных.

– Ваша милость, - сказал Тимофей. - Тут Канзафаров в канцелярии сидит, вас дожидается, еле доплелся. Ранили его на Ходынке.

– С этим - к Матвею. Более никто из наших не пострадал?

– Ваша милость, допросите его, Христа ради. Он такое сказывает, что лучше бы вашей милости послушать, - совершенно не боясь архаровского гнева, посоветовал Тимофей.

Обер-полицмейстер вздохнул и пошел в канцелярию. Теперь следовало заняться чем-то таким, чтобы голова не имела свободного уголка для лишних мыслей.