Блудное художество - Далия Трускиновская

– Когда Каин объявился на Москве?

– Весной…

– Сразу к тебе ли пришел?

– Почем мне знать? Это все она, Катька проклятая, она его с французами свела!

– Часть ли ты ездила к Матюшкиным за письмами для Каина?

– Да один раз всего-то!…

– Врешь. Когда Каин впервые велел тебе ехать к графу Матюшкину за письмом? И что при том говорил? Будешь врать - поставлю на одну доску с соседками твоими и с моим Скесом, они видели тебя с Каином на огороде, на не раз. Пока Клаварош у тебя спал, ты к Каину бегала. Клаварош-то, поди, так и не знает?…

– Ох, Николай Петрович, батька мой, этого еще недоставало!

– Ну?

До Марфы дошло наконец, что она через приверженность к бывшему любовнику может чересчур многого лишиться.

– Иван Иванович мой так сказал: Марфа, есть некий человек, хочет передать письмецо графу Матюшкину, что на днях приехал, возьмись-ка.

– А ты к тому времени уже кофейницей сделалась?

– Нет еще, только училась… Знаешь, сколь кофею извела?

– Как к Матюшкиным пробралась?

– С купчихой Ананьевой сговорилась, она их сиятельствам сама перины и подушки привезла, а я - при ней.

– И потом приезжала уже как кофейница?

– Да…

– А что за некий человек? О нем Каин хоть слово сказал?

Марфа задумалась.

– Ну? Или мне Вакулу позвать?

– Он с тем человеком еще прошлым летом, поди, сошелся. Как ты его, сударь, из Москвы в тычки выставил… ты уж прости меня, дуру, я следом за ним поехала, знала, где его искать. Мало ли какое дельце, а у меня все ж его деньги были на сохранении. И там он так обмолвился - я-де человека тут видел, что всю ту кашу в Оперном доме заварил, клевый маз, хоть и басурманин. Раньше-де я его там, в Лефортове, приметил, да и он меня приметил. Может, его к тебе пришлю. Да так и не прислал, а сам объявился.

– Знак какой был?

– Знак - что человек чернявый, курчавый…

– Ты-то его видела?

– Нет, сударь.

– Так как же бы ты его признала?

– Я Ивану Иванычу перстенек с руки дала, по перстеньку бы признала, кого он ко мне пришлет. А перстенек-то Катька чертова принесла! И я ей по тому знаку дала денег.

– Через твои шалости, Марфа, я чуть на тот свет не отправился, - сказал Архаров. - Сразу бы доложила, что от Каина была весточка или что он прибыл, не сидела бы тут - дура дурой. Все, будет с тебя. Пошла вон.

– Да как же я пойду? Ты, сударь, отворотись, я юбки надену!

– На сей раз отворочусь, - сказал Архаров, придавая лицу и взору то страхолюдное выражение, которое особенно хорошо действовало на девок и баб. - Но коли успеешь подать Каину знак - на прелести твои нагляжусь, когда Вакула тебя вразумлять станет. Неделю сесть не сможешь!

Не на шутку перепуганная Марфа, схватив под мышку белые юбки, вымелась из кабинета, не попрощавшись. А обер-полицмейстер сунул в рот четыре перста и засвистел отчаянно - так, как выучил еще покойный дед.

Архаровцы в коридоре подхватили свист.

Но, посмеявшись, обер-полицмейстер призадумался. После того, как удастся разгрести все это дело с сервизом графини Дюбарри, надо бы поладить с Марфой. Обещала ж она привести к нему Наташку? Обещала. Вот пусть и держит слово. Опять же - понимает старая ведьма, что ей надобно как-то с обер-полицмейстером мириться.

При мысли о Наташке на душе несколько посветлело…

Устин сильно расстроился из-за Демкиной смерти.

А поскольку он привык нести свои жалобы в храм преподобной Марии Египетской, то и на сей раз, едва схлынула праздничная суета, ближе к вечеру побежал туда - хоть на четверть часика. Да еще и взял с собой Скеса.

Яшка потащился за Устином без особых возражений, потому что его совесть в этом деле была несколько нечиста.

Когда у Шварца пропал из чулана нож и архаровцы стали сами разбираться, кто бы мог его унести, Яшка увидел, что решительно все подозрения падают на Демку, и вздохнул с некоторым облегчением. Никто и не подумал, что это он, Скес, навел покойного Скитайлу на мысль последить за полицейскими.

Яшка просто не предполагал, что события начнут разворачиваться с такой ошеломительной скоростью. Он думал, что Скитайла, глядя на суету и беготню архаровцев, сообразит такое, что обер-полицмейстеру и на ум бы не взбрело, и полагал узнавать о действиях матерого маза через тех самых приятелей, которые снабжали его сведениями из жизни воровского мира.

И вот Скитайла, напавший на след сервиза, был убит. С одной стороны, скверно, что и этот грех повесили на Демку, с другой - никто уже не мог выдать Архарову Скеса.

И, осознавая свою полную безнаказанность, Яшка все же ощущал не то чтобы тоску, не то, чтобы угрызения скорби, - нет, скорее какое-то внутреннее неудобство.

Сложившись вместе, все обвинения погнали Демку прочь из полицейской конторы - а чем кончилось?

Смертью кончилось.

Скес по натуре был, пожалуй, самым спокойным из архаровцев - всегда у него была такая рожа, будто телом он здесь, а душой - на звезде Сириус. Там, где Федька мог бы откровенно разрыдаться, Тимофей - треснуть кулаком по чему придется, а Ваня Носатый - изругать все окрестности нещадно, Скес издавал задумчивое «хм», так что даже непонятно было, действительно ли он осознал обстоятельства.

Это равнодушие и безразличие имели ту особенность, что Скес жил вне веры, признавая разве что отдельные приметы - да и то черных котов не боялся, а число «13» даже по-своему уважал.

Теперь же в нем родилось неожиданное желание - попросить прощения у Демки. Даже не словесно - а вот как-то молча, но чтобы он там, наверху, понял. (В том, что Демка, оставив здесь плоть, куда-то перебрался и там жив, Скес не сомневался).

Вдруг показалось, что если пойти в церковь, как ходит Устин, то оттуда просьба о прощении будет Демкой услышана.

Яшка и Устин подошли к приземистому старенькому храму, и Устин, наскоро перекрестясь, устремился вовнутрь, а Скес остановился, задрав голову и разглядывая наддверный образ. Он мысленно просил позволения войти - хотя и не словами. И ждал какого-то знака, но знака сверху все не было.

Устин уже усвоил, что не следует никого тащить за шиворот в храм Божий. Он поставил свечку за упокой Демкиной души и помолился со всей горячностью и искренностью А потом пошел советоваться с преподобнй Марией Египетской.

Опустившись на колени перед ракой, он тяжко вздохнул.

– Моли Бога о нас, пресвятая угодница Марья… - прошептал он, а мысленно добавил: - И что ж я за урод такой?…

Далее молитва пошла какая-то двойная. Устин, шевеля губами, вычитывал акафист по бумажке, но внутренне рассказывал Марии Египетской совсем не то. Жаловался он, что никак не получалось наставить на путь истинный шалую Дуньку, да и вообще ничто святое ему не дается, хоть тресни. Вспомнить хотя бы Митеньку, чистого, просветленного, придумавшего всемирную свечу. Как было не вдохновиться прекрасным замыслом! Душа рвалась послужить святому делу - а что вышло? И митрополита Амвросия, царствие ему небесное, из-за той свечи погубили, и Митеньку убили, и сам Устин только благодаря Архарову на каторгу не угодил. Служа на Лубянке, святости не наберешься, но мысль избавить Дуньку от разврата все же была весьма хороша и праведна. И что же? Одна ругань от бешеной девки да всякий непотребный соблазн…

– Матушка Марьюшка! - взмолился Устин совсем по-простому. - Да неужто я совсем дурак?… Или ж меня гордыня дурацкая одолела? Да и кто я таков - о деяниях старца Виталия помышлять?… Ему-то Господь дал силу блудниц от блуда отвадить, мне вот не дает - недостоин бо, грешный… Как же быть-то?…

Угодница молчала - то есть, ни единой мысли в ответ на сумбурную мольбу в голову не пришло. И получилось, что поход к мощам напрасен - не дал он душе просветления.

– Ну, прости, что душой вознесся, - сказал огорченный Устин. - Вперед не стану. Смирения мне не хватает, вот что… о подвигах, дуралей, возмечтал, души спасать… свою бы единственную спасти…

С тем он и побрел прочь от раки, зарекаясь помышлять о деяниях святого Виталия, клянясь и близко не подходить к Дунькиному дому, и даже до того воспарил духом, что пообещал себе впредь во всем покоряться начальству, включая старика Дементьева, какую бы околесицу тот ни плел. Ибо наука смирения должна быть усвоена раз и навсегда.

Оказалось, что Яшка-Скес, который в таких случаях обыкновенно ждал на паперти, зашел в храм и с любопытством разглядывает образа.

Устин замер, боясь спугнуть трепетное мгновение. Человек, далекий от Бога настолько, что даже вообразить невозможно, пришел в храм - а почему? Потому что был некто, понемногу, деликатно, бережно доносивший до него понятие о Господе Христе, о Пресвятой Богородице, об угодниках…

Выходит, откликнулся Господь на молитвы? И дано было совершить хоть крошечный подвиг во имя веры?…

Яшка заметил Устина и подошел к нему.

– Давай я тебе все тут покажу, растолкую, - пряча безмерную радость, тихонько заговорил Устин.

– Ну, растолковывай, - несколько озадаченно позволил Яшка. - Мы тут не меньше как на час застряли.