Браслет - Владимир Плахотин

       - Достоевщина какая-то... - совсем не к месту брякнул я поражённо. - Братья Карамазовы...

       - При чём здесь Достоевский? - дёрнула она плечиком. - Идёт гражданская война...

       - Опять?! - страшным шёпотом проговорил я, окончательно упав духом. - Ведь уже была!

       - Опять и снова... - вздохнула Настя. - Люди ничему не учатся...

       - И что же теперь делать?.. - растерянно пробормотал я.

       - Это ты у меня спрашиваешь? - едко ухмыльнулась она и отвернулась к окну. - А я-то, дурочка, размечталась!.. Поживём в своё удовольствие... Детишек нарожаем... Успеем на ноги поставить... Но, похоже, - тяжко вздохнула она, - что поезд уже ушёл...

       Её настроение невольно передавалось и мне.

       - Не понял... - с тревогой спросил я. - Почему ушёл?

       Она повернулась ко мне, похлопала глазами и вдруг рассмеялась:

       - Вот глупый! - Она придвинулась и ласково потёрлась о моё плечо. - Я же не о том, что ты подумал! Просто хотела сказать, что спокойная жизнь теперь закончилась! И на нашу долю остались только катаклизмы!.. Да ладно! - неожиданно просветлев лицом, отмахнулась она и, посмотрев на себя в зеркало заднего вида, поправила растрепавшиеся волосы. - Давай для начала хоть сориентируемся в здешнем кошмаре!

       Я глянул в окно со своей стороны, оглядел дымящиеся окрестности и жалобно спросил:

       - Как ты себе это представляешь?

       Она пожала плечами:

       - Ну вот мы с дедом, к примеру, в таких случаях пользовались средствами массовой информации. Вернее источника уж точно нет. Набрешут, правда, с три короба, но между строк правду всё равно можно уловить.

       Ну конечно! И как это я сразу-то не допёр? Прямо ступор какой-то в мозгах!

       Однако, приёмник в машине почему-то не фунциклировал. Я бестолково щёлкал переключателями, крутил ручки настройки, но результат был всё тот же.

       - Балда! - рассмеялась Настя. - На кой тебе этот хлам? Сотвори что-нибудь поинтереснее!

       - И то правда! - виновато улыбнулся я.

       Во всё лобовое стекло засветился экран телевизора. Раздалось громкое шипение и побежала рябь.

       "Ищи что-нибудь информативно-полезное, - приказал я браслету. - И убавь громкость. Не глухие".

       Из тех передач, что нам удалось просмотреть, полезного для себя мы узнали не так уж много. Но, всё же, достаточно, чтобы сделать первые умозаключения. Страна теперь называлась не Советским Союзом, а стыдливо именовалось корявым "Российская Федерация", реже - просто "Россия". Правил ею не Генеральный секретарь, как в нашу бытность, а Президент, седой мужик с плохо поставленной речью и звероподобным выражением испитого лица. Ну, ораторскими способностями и прежний правитель не блистал, так что удивительного в том было мало.

       Вскользь упоминалась Чечня со всеми её проблемами. Назывались какие-то совершенно дикие суммы, означавшие стоимость обычных продуктов питания: хлеба, соли, масла и тому подобного. За теперешнюю буханку хлеба в наше время можно было приобрести два толковых телевизора! Всё это сильно резало слух.

       Но более всего поражало обилие рекламы! Она совершенно бесцеремонным образом встревала среди несерьёзных, а то и совершенно серьёзных передач, которые, к слову сказать, сильно поубавили в солидности и больше смахивали на утренники в детском саду. Создавалось впечатление, что обывателя смертельно боялись утомить долгими рассуждениями, а всякие словоизвержения, длившиеся более двух-трёх минут, старательно обрезались и преподносились зрителю в виде тезисов, с помощью которых в наше время партия общалась с плебеями.

       Кстати, о партиях. Судя по сообщениям, теперь их было - как собак нерезаных! Экое раздолье! Но слышали они, по-моему, только каждая себя, а нужды народа превращали в разновидность защитного комбинезона.

       Как заворожённые, мы листали одну программу за другой (их тоже оказалось не меньше, чем партий), не отрывая глаз от экрана.

       - У них что, и проблем больше не осталось, кроме жвачки, перхоти да грязной посуды?

       - Даже секреты женские, и те обсуждают всенародно, - смущённо поддакнула Настя, красневшая всякий раз, когда на экране появлялась реклама на столь щекотливую тему.

       Незаметно для самих себя, мы ввели в свой лексикон разграничительные понятия: "мы" и "они". Процесс отчуждения шёл полным ходом. Да и как, скажите, можно отождествлять себя с великовозрастными дебилами, на полном серьёзе заявлявшими, что как только на них снизошла благодать Божья в виде новых жвачки или шампуня, их жизнь круто переменилась?!

       Зато программы новостей говорили совершенно о противоположном: полчища бандитов, головорезов и жуликов всех мастей заполонили страну и растаскивали её на куски! И всё это при полной безнаказанности! То, чем занимались силовые структуры, как их теперь величали, защитой Отечества можно было назвать лишь при наличии богатой фантазии. Или нечистой совести.

       В конце концов, когда на экране опять нарисовался всё тот же улыбающийся дегенерат в медицинском халате, кстати, шедшем ему, как корове седло, с рентгеновским снимком зуба в руке, собираясь уже в сотый раз доказывать, что я употребляю не ту зубную пасту, терпение моё иссякло: я с остервенением выключил экран.

       Оглушённый, несколько минут я сидел и подавленно молчал. Несколько раз даже рот открывал, чтоб поделиться своими впечатлениями, но, так ничего и не сказав, захлопывал его, и только тряс головой.

       Настя хитро поглядывала на меня, но тоже молчала, давая мне время переварить увиденное и услышанное. Наконец, я уловил её настрой:

       - Похоже, ты и не удивлена?

       - Я уже бывала в этом времени, - спокойно сказала она. - Для меня всё это - не новость.

       Я обалдело поглядел на неё, потом сообразил, что к чему, но возмущение прорвало в другом месте:

       - А музыку ты их слышала?! Это... это же... Что за бред?! И что за любовь такая повальная к черномазым?! Не спорю, они тоже люди, есть и среди них таланты, но так ведь то - МУЗЫКА! А это что?! Что-то квадратно-гнездовое! Какие-то детские считалки!

       И я со стоном отвалился на спинку.

       Настя с улыбкой молча пережидала приступ истерии. Я ещё долго выступал в подобном стиле, не приемля увиденного. Она дала мне выпустить пар, и когда я замолк, тихо спросила:

       - Ну а делать-то что будем?

       - Почём я знаю? - ответил я довольно грубо.

       Она поджала губы и едва слышно проговорила: