Ричард Длинные Руки – оверлорд - Гай Орловский

Но можно ли предусмотреть все случаи обмана и нарушения договоров? Мир стремительно усложняется, так же быстро усложняются схемы пирамид, липовых сделок, подставных фирм, преступных сговоров… Страшен мир, где только один сдерживающий фактор: страх наказания властью! У нас у всех в крови эта благородная страсть обмануть власть, оставить ее в дураках. И если одна только власть будет следить за исполнением законов, не подключая к этому делу нравственность, не воспитывая с детства принципы: «Мальчики этого не делают», «Девочки так себя не ведут», «Для мужчины такое постыдно», то все человечество станет адвокатами и будет искать лазейки, как обуть ближних, а хорошо бы и дальних, тем самым еще кроме материальной выгоды показать свой суперкласс как «лучшего» человека.

Вот кто-то и показал. Или какая-то группа попыталась воспользоваться своим явным или кажущимся преимуществом. И судя по тому, что таких моментов было несколько, называемых теперь Древними Войнами Великих Магов, или просто Войнами Магов, выбор такого пути цивилизации не совсем… верен.

Хотя, сказало что-то во мне темное, такое так понятно и так знакомо… Поимей ближнего, а то он поимеет тебя. Не обманешь – не продашь. Народ не роскошь, а средство обогащения.

С ложа донесся жалобный стон, затем тихий плач. Фрида не просыпалась, из-под опущенных век потекли прозрачные струйки.

Я тихонько лег рядом, подул в лицо, отгоняя дурной сон. Плач оборвался, губы чуть дрогнули, будто пытались сложиться в бледную улыбку. В черепе рой мыслей, все дерутся уже не за право на существование, а за доминирование, а это такая гражданская война, что я в конце концов встал, а то разбужу Фриду, сел за стол, а потом вскочил и начал шагать по комнате.

Скрипнула дверь, тихонько вошла с охапкой поленьев Леция. Золотые волосы, как всегда, туго заплетены в толстую косу в руку толщиной, неизменная голубая лента…

– Ох, – сказала она тихонько детским голоском, – простите, что потревожила, ваша милость.

– Да пустяки, – сказал я угрюмо. – Я ничем не занят.

– Ну как же, вы всегда чем-то заняты.

– Не в этот раз, – успокоил я.

Она тихохонько, чтобы не разбудить Фриду, сложила поленья на железный поддон, я видел, как искоса бросает в мою сторону боязливые взгляды.

Я засмотрелся на ее фигурку, невольно вспомнил три пары грудей, пальцы даже зачесались от желания потрогать все шесть, каждая пара с разной формы и размеров сосками. Леция взглянула исподлобья, улыбнулась, женщины легко угадывают наши желания, поднялась и, опустив руки, вдоль тела, спросила шепотом:

– Ваша милость, я чем-нибудь еще могу?..

– Да хотелось бы, – признался я, – мне как-то даже снились твои шесть сисек. Но Фрида больна, Леция. А это будет вроде бы нехорошо.

Она вздохнула, потемневшие было голубые глаза снова стали ясными, как у куклы.

– Вы очень добрый человек, ваша милость.

– Я? – удивился я. – Леция, я человек злой и недобрый. Просто другим злым и недобрым я с удовольствием обламываю рога, потому на меня и можно подумать, что я этот, ну, добрый… Ладно, беги. Я сам буду подбрасывать дровишки.

Она кивнула, очень серьезная, прямо-таки взрослая женщина.

– Хорошо. Я пойду и буду молиться, чтобы Фрида поскорее выздоровела.

Она виновато улыбнулась, запоздало поняв, что ее слова можно истолковать и по-другому. Я тоже раздвинул пасть в улыбке, мол, прекрасно помню, как ты меня полудохлого отогревала своим жарким телом.

Леция поспешила к двери, все еще сдерживая улыбку.

Глава 14

Творец не вмешивается, подумал я, спасительно хватаясь за тонкую ниточку надежды, потому что дал нам свободу воли. То есть сам лишил себя права вмешиваться в жизнь человека. Он сделал ставку на то, что крохотная частичка, которую вдохнул в животную плоть зверя, сделает из него нечто особое. И что эта частичка, названная душой, позволит устоять против всех соблазнов.

Я вздохнул, в отчаянии стиснул голову ладонями. Творец не представлял всей мощи соблазнов, что возникнут на пути человека.

Или представлял?

Если представлял, то как он мог помыслить даже, что я устою? Весь мир не устоял и рухнул в пучину демократии, а я, самый что ни есть демократ, как бы ни хихикал презрительно над этими примитивными существами, устою?

Да на хрена это все мне, вся эта ответственность? Я же нормальный человек! Я даже когда в самом деле обязан что-то делать, всегда найду способ увильнуть, еще и идеологическую базу подведу, мол, нужно именно сделать так: все мы грамотные и все умеем защищать свои позиции.

Так что за дурь то и дело поднимается во мне? И смеет спорить с разумом, который у меня совсем не хилый, я ведь нахватался везде вершков и обо всем что-то да знаю.

А что касается конфликта с отцом Ульфиллой… Пожалуй, отдам ему за Фриду не только земли, но и сам Верден… Во-первых, там все еще жена и дочери бывшего владельца замка, Волка. Как их выгнать, не знаю, рука не поднимается выпереть женщину с детьми, хотя надо бы. Во-вторых, Волк сумел улизнуть, а это значит, что где-то собирает силы, не может не попытаться вернуть потерянное. Так что пусть отец Ульфилла и решает все эти проблемы. Он злее и беспощаднее, чем я, чувствует за собой поддержку самого Господа, а я еще долго буду сопли жевать, интеллигентничать, рефлексировать, политкорректничать, о правах человека еще вспомню, не на ночь будь сказано…

Ближе к вечеру в замок вернулись Тюрингем, Зигфрид, Вернигора. Угасающий пир разгорелся с новой силой. Я заново рассказывал, что за это время стряслось со мной, они в ответ виновато бормотали, что у них вот ничего, только все хозяйством занимались, а то больно разрушенное было. Да и отобранные раньше деревни вернули, теперь заново перестраивают систему налогов.

Поздно ночью, сославшись на усталость, я покинул пир и вернулся в свои покои. Фрида лежит тихая, как мышка, я разделся и залез под одеяло. Фрида тут же подняла веки, во взгляде страх, на меня посмотрела отчаянными глазами.

– Ваша милость, – сказала она жалобно, – я такая безобразная, ужасная!.. Вам смотреть на меня противно. Позовите Лецию…

– Зачем?

– Ну… для утех.

– Ага, а тебя куда?

– Да хоть на коврик к вашей собачке. Я обхватил ее и прижал к груди.

– Не пищи, – сказал я в ухо. – Ты храбрая, отважная и самая красивая птичка на свете. Быстрее приходи в себя, потому что дальше все хорошо. То, что случилось, не повторится. А с утехами потерпи.

Она замерла и страшилась шевельнуться, я сам лег поудобнее, обнял ее рукой себя за шею, положил ее голову на плечо, а ее тонкую заднюю лапку закинул себе на живот. Так лежали некоторое время, я чувствовал, как она медленно и осторожно, каждое мгновение готовая снова юркнуть в свою норку, расслабляется, дышит не так скованно, тело теряет жесткость, и, наконец, дыхание стало совсем глубоким и ровным.