Ричард Длинные Руки – оверлорд - Гай Орловский

Третий этаж все так же резко контрастирует с отделкой второго. Здесь даже ступени из добротного дерева, перила лестницы резные, мраморные статуэтки смотрят нефритовыми глазами молча и таинственно, а наверху вообще по широкому коридору идет толстая ковровая дорожка, на стенах в массивных рамах портреты.

Я шел медленно, узнавая в неглубоких нишах фигуры рыцарей в полных доспехах, в других нишах блестят дорогие вазы, статуи из бронзы, мрамора и неведомых металлов. В сердце тукнуло, я повернулся и увидел выкованную из темной меди статую прекрасной женщины: обнаженная, с развитой чувственной фигурой, но при всей голости в шлеме старинной работы, что-то вроде самнитского, и в коротких сапожках. Ну, это неважно, кот вообще был в роскошных сапогах с ботфортами. В руках у нее дивные меч и щит: меч – словно тонкая льдинка просвечивает насквозь, щит цельнометаллический, выпуклый, да еще со стереокартинками в толще металла. Почти как мой щит Ариана.

Сердце застучало чаще, вспомнило, как я в прошлый раз взял было меч из ее руки… и женщина отдала. Но я, испуганный до свинячьего писка, тут же вернул ей.

– Я Ричард, – сказал я негромко, – владелец этого замка.

Она не двигалась и не выказывала признаки жизни, но когда я попытался взять меч из ее руки, пальцы послушно разжались. Я едва удержал меч, хотя нетяжелый, почему-то не ожидал, что отдаст с такой легкостью.

– Благодарю, – сказал я, стараясь держать голос надменным и покровительственным, я здесь хозяин, а она – всего лишь украшение, как всякая женщина, живая или металлическая. – Посмотрю его на досуге.

С обнаженным мечом в руке, ножен нет, я пошел по коридору. Стражники таращили глаза, все узнают меч, то-то завтра будет разговоров. Я подмигнул им, вызвав в ответ неуверенные улыбки, и вошел в покои.

От камина сухой жар и багровые сполохи по всему залу, Фрида с помощью служанок как раз с трудом вылезает из кадушки с горячей водой. Сердце защемило, когда увидел, какая она маленькая и жалобная. Тонкие руки, как палочки, тонкие ноги, шея, как стебелек, только волосы стали как будто еще гуще и длиннее, и теперь жалко ее шейку, что держит такую тяжесть.

Служанки торопливо убирали воду с ее худющего тельца, чуть не плачут. Леция держит наготове подобранное для Фриды платье, подбородок дрожит, в глазах слезы.

– Господи, – вырвалось у меня невольное. – Они тебя что, месяц там держали?

Фрида прошептала тихо:

– Три месяца.

– Господи, – повторил я потрясенно. – И ты все это время не сдавалась?

– Да, ваша милость…

– Ну да, если бы призналась, сожгли бы давно, как раскаявшуюся грешницу. Какой же ты стойкий оловянный солдатик, малышка!

Я сам помог ей влезть в платье, оно повисло на ней, как на огородном пугале. Служанки смотрят на меня опасливо и с надеждой. Все уже знают, что я вырвал ее из цепких лап инквизиции, а такое не проходит даром даже знатным сеньорам.

– Я ее увезу, – пообещал я. – Никто из здешних не достанет. А там не позволю обидеть.

– Ой, ваша милость, век будем за вас Богу молиться! Я отмахнулся:

– Ладно, идите. А ты, цыпленок, лезь под одеяло. Здесь везде дует, замок какой-то дырявый.

Фрида торопливо забралась под толстую перину. Я видел, что и там вздрагивает. На столике три блюда с самыми изысканными яствами, но незаметно, чтобы Фрида что-то клевала.

Меч я оставил у изголовья, медленно вышел в коридор. Язычки светильников сильно наклонило в одну сторону. Трепещут пугливо, сквозняки гуляют снова, воздух слишком уж прохладный. Со двора доносятся хриплые грубые голоса. Я выглянул в окно, что-то тоскливо и тревожно. Да, я феодал, давно уже феодал, пора бы и привыкнуть. Но феодал – это взрослый человек, который распоряжается не только собой, но и другими.

Теперь вопрос на засыпку: смог бы мальчик, каким я был, гордиться таким мужчиной, какой я сейчас? Или я все еще не мужчина, а вечный мальчик, за которого решали родители, школа, универ, армия, шеф на службе, газеты, телевидение, общественное мнение?..

На ходу одеваясь потеплее, я сбежал по лестнице и проскочил через холл во двор. Воздух теплый, словно не холодный декабрь, а март или даже апрель, а солнце почти по-весеннему яркое и слепящее.

Зайчик весело заржал, видя меня в конюшне. Я обнял его теплую голову, поцеловал, он дохнул в ухо сухим прогретым воздухом. Двери распахнулись, там опасливо выглядывают конюхи. Я вскочил в седло и, пригибаясь, чтобы не вылететь от удара в притолоку, вылетел во двор.

– Отлучусь в каменоломню, – объяснил Гунтеру. – Бобика не отпускайте, пусть и дальше кур гоняет.

– Да как его не отпустить, – взмолился Гунтер. – Разве его кто удержит?

Я улыбнулся.

– Ну, вообще-то я велел ему ждать в замке. Это я так, на всякий случай. Чтоб напомнили ему, если что. Отец Ульфилла в самом деле ломает камень в одиночку?

– Вы не поверите, но он… в самом деле там. Я вздохнул:

– Поверю. Кстати, как дела в Амило и Вердене? Гунтер бодро отрапортовал:

– Отлично, сэр Ричард!.. В Амило все в руках леди Гервены, бывшей жены сэра Одноглазого. Она и при нем занималась хозяйством, а теперь так вовсе развернулась. Хозяйственная женщина!..

– А в Вердене? Он ухмыльнулся.

– Вы сами поручили отцу Ульфилле… при моем общем руководстве, понятно, особо заняться Верденом. Ну там церковь восстановить, часовни, священника отыскать… Вот он и взял все в свои руки.

– Не все, – сказал Ульман ревниво.

– Ну да, все рыцарии люди с оружием подчиняются тебе, -согласился Гунтер добродушно, – однако изотца Ульфиллы такой хозяйственник получился…

– Умелый? – удивился я.

Гунтер снова ухмыльнулся, уже шире.

– Да как сказать. Где умения недостает, там берет напором. Крестьяне по его призыву стену лбами проломят!.. Проповедник из него мощный.

Я снова вздохнул, на груди как будто лежит массивная могильная глыба.

– Хуже того, он прав.

Уже две недели, как говорят, здесь погода солнечная, в небе ни облачка, так что снег постепенно осел сам по себе, кое-где покрылся корочкой наста, а укатанные санями дороги чернеют, словно там уже тает.

Солнце лсейчас яркое, лучи бьют в стены каменоломни под прямым углом. Я издали буквально ощутил, как прогреваются камни. Снег в карьере растаял, разве что гнездится в щелях и ямах. На южной стороне копошится человеческая фигурка. Я всмотрелся, охнул: на солнце блестит потная спина, худая и жилистая, остро торчат позвонки, а лопатки ходят под кожей, как широкие лезвия ножей, едва не прорывая. Отец Ульфилла обнажился до пояса, только штаны на нем меховые, да обувь зимняя, но все-таки среди зимы сбросить даже рубаху… гм… вот это энтузиазм.