Дорогой длинною - Анастасия Дробина

– Это что такое? Где Настя? Варька где? Вы чего здесь выстроились, как на параде? Чье дитё, курицы?

– Твоё дитё, морэ. - в тон ему ехидно ответила толстая Нюшка. - Обожди орать, приглядись.

Несколько опешивший Илья последовал её совету, нагнулся над корзинкой… и тут же резко выпрямился. Сердце прыгнуло к самому горлу, на спине выступила испарина. "Лукерья… Ах, шалава проклятая! Додумалась!" Первой его мыслью было отпереться от всего на свете. Но, ещё раз покосившись в корзинку, Илья понял: бесполезно. Один нос чего стоит. Смоляковское, фамильное… Стоя спиной к выжидающе молчащим женщинам, Илья думал, что делать. Наконец, хрипло, так и не повернувшись, спросил:

– Ну… а мои-то где?

– Не знаем. - уже без злорадства ответила всё та же Нюшка. - Настька убежала куда-то, Варька за ней помчалась. Давно уж их нет, должно, возвернутся скоро. Дети накормленные, ещё час, дай бог, проспят. Ты уж Настьке передай, пусть вечером обоих приносит, у меня молока хватит…

– Спасибо, пхэнори. - глядя в пол, глухо поблагодарил Илья. - И вам всем… спасибо. У вас самих дети дома, ступайте.

Цыганки не спорили: видимо, у них действительно были дела. Через минуту дом опустел. Илья ещё постоял немного рядом с корзинкой, поглядывая то на крошечное, смуглое, так похожее на него существо, то на сына, безмятежно сопевшего в люльке. Затем вздохнул, тоскливо выругался и пошёл на конюшню.

Он слышал, как хлопнула калитка, как прошли через двор Настя и Варька, но так и не сумел поднять голову и встретиться глазами ни с одной из них.

До самого вечера Настя не вышла из дома, а Илья не отходил от сарая, где, к счастью, было полно работы. Про себя он решил, что завтра ему, хоть кровь из носу, нужно съехать из города вслед за табором. Иначе над ним будут потешаться вся цыганская улица и все конные ряды. О том, поедет ли с ним Настя, Илья боялся даже думать. Жена не показывалась во дворе, зато Варька, словно озабоченный муравей, выбегала то и дело: то с тазом, полным пелёнок, то с тряпкой и веником, то с вёдрами, то с подушками и перинами, которые раскладывала на солнечном месте у забора, и Илья убедился, что сестра тоже готовится откочёвывать. На брата она упорно не смотрела, а он, тоже не знал, как заговорить с ней.

Уже в полусумерках, когда через двор тянулись рыжие, широкие ленты заката, Илья швырнул в угол порванную супонь, сунул в сапог кнут и пошёл со двора - как был, в перемазанной дёгтем рубахе и соломой в волосах.

Варька догнала его уже у калитки, и Илья вздрогнул от её тихого голоса:

– Вот посмей только уйти! Не нашлялся, чёрт?..

Илья остановился. С минуту стоял не двигаясь; затем повернул назад. Не оглядываясь, слышал, что сестра идёт сзади, но только в сарае, где было совсем темно и лишь из-под крыши пробивался узкий красный луч, он остановился и медленно опустился на солому. Варька села тоже. Подождала, пока брат достанет трубку, закурит, затянется, выпустит облако дыма.

Негромко спросила:

– Что у тебя с головой, Илья? Думаешь, Настька не знала? Да ты ещё порога этой потаскухи переступить не успел, а ей уже цыганки доложили. Она всю зиму втихую проплакала.

– Почему она мне ничего не сказала?

– А что толку говорить? Всё равно совести нету.

– Ты мою совесть не трогай! - огрызнулся он. - Я, как узнал, что Настька тяжёлая, больше шагу туда не сделал! И, между прочим, не я один… Все наши там околачивались.

– Может, и околачивались. Да не всем же детей после подсовывали!

Илья не нашёлся, что ответить. Чуть погодя мрачно сказал:

– Сдам в приют к чёртовой матери.

– И думать забудь! - вскинулась Варька. - Что мы - гаджэ, чтобы детей бросать?! Да ещё своих собственных?! Останется!

– Настька не согласится. Она с Гришкой-то уже замучилась совсем.

– Не согласится - я заберу! И уеду прочь отсюда, чтоб твоей морды бесстыжей не видеть никогда, вот ведь послал бог брата единственного! Ты теперь сиди да молись, чтобы Настька с сыном к отцу в Москву не рванула!

Варька сказала вслух то, о чём он со страхом думал целый день, по спине пробежал озноб, и от неожиданности Илья сумел только буркнуть:

– Ну, хватила… Кто её отпустит-то?

Варька встала. Взяла в руки прислоненную к стене оглоблю, потрясла ей и, не глядя на брата, ненавидяще пообещала:

– Попробуешь её держать - вот этой оглоблей башку проломлю! Сама!

Клянусь! - и, прежде чем Илья успел опомниться и достойно ответить, швырнула оглоблю на землю и, печатая шаг, как гренадер, вышла. Закатный луч в углу под крышей погас, и в сарае сгустилась темнота.

Больше всего на свете Илье хотелось остаться ночевать на охапке соломы возле лошадей. Но было страшно, что ночью, пока он будет спать, Настя свяжет узел, схватит сына и убежит, и поэтому он, скрепя сердце, пошёл в дом.

На столе стоял накрытый полотенцем ужин, но, хотя у Ильи весь день крошки не было во рту, поесть он так и не смог. Откусил от ржаной краюхи, посмотрел на икону в углу, разделся и полез в постель. Настя ещё не ложилась, ходила из угла в угол с хныкающим Гришкой на руках, что-то вполголоса напевала. Илья долго следил за ней из-под полуопущенных век, готовясь в любую минуту притвориться спящим. Потом он неожиданно в самом деле задремал и очнулся, когда в комнате было уже совсем темно, а в окно заглядывала белая луна. Настя рядом, держа на одной руке спящего ребёнка, осторожно старалась лечь в постель. Илья молча подвинулся. Она так же молча прилегла. Поворочалась, поудобнее устраивая младенца, и Илья невольно подумал: который это?

Больше он так и не заснул. Луна стояла в окне, сеяла сквозь пыльные стёкла мертвенный свет, метила пятнами половицы, через которые изредка бесшумно шмыгали мыши. Потом луна ушла, стало темно, за печью заскрипел и снова смолк сверчок. Иногда начинал попискивать кто-то из детей, и Настя то поворачивалась и давала грудь тому, кто спал у неё под боком, то поднималась и подходила к лежащему в люльке. Она не заснула ни на минуту, Илья знал это, но и заговорить с женой он по-прежнему не мог.

Ближе к утру, когда в комнате чуть посветлело и за окном начали проявляться ветви яблонь и палки забора, Илья почувствовал, что тревога его ослабевает. Настя так и не начала связывать узел, даже не посмотрела ни разу в сторону сундука с тряпьём. Дети, угомонившиеся к рассвету, спали мёртвым сном, и Настя лежала на спине, закинув руки за голову и глядя в потолок.

Точно так же лежал Илья, смотрел на медленно ползущий по стене бледный луч, ждал, когда тот окажется на притолоке, потом - на потолочной балке.

А когда луч, уже порозовевший и набравшийся силы, оказался у них на одеяле, вдруг спросил - так и не повернув головы:

– Жалеешь, что связалась со мной?

Рядом - тихий вздох. Недолгое молчание.

– Какая теперь разница…

– Уедешь? - решился Илья. Луч всё полз и полз вверх по лоскутному одеялу, минуя разноцветные, вылинявшие треугольнички ткани, а Настя всё молчала и молчала. Молчал и Илья, отчётливо понимая, что повторить вопроса не сможет. И уже не ждал ответа, когда рядом прозвучало чуть слышное:

– Куда теперь ехать? Дети… Больше он ни о чём не спрашивал. А через несколько минут поднялся и начал одеваться. Выходя из дома, бросил через плечо:

– Буди Варьку, увязывайтесь. Я запрягать пошёл.

Через полчаса цыганская телега стояла посреди двора, гнедые в упряжи переминались с ноги на ногу, тянули головы за ворота. Варька с Настей выносили из дома пухлые узлы с вещами, посуду, вёдра, подушки. Последним Варька торжественно загрузила пузатый медный самовар, а Настя вышла из дома с детьми, аккуратно завёрнутыми в одеяла: Гришка - в зелёное с красными розами, перешитое из шали, Дашка - в жёлтое с бубликами, из старой Настиной кофты. Настя передала пёстрые кульки Варьке, поднялась в телегу, протянула руки:

– Сначала Дашку давай! Теперь сына… Вот так, никто не проснулся. Залезай теперь сама!

– Нет, я после. Илья, ну что там у тебя? Трогаем?

Илья поплотнее захлопнул дверь опустевшего дома, припёр жердями ворота сарая, в последний раз огляделся, подошёл к телеге и потянул за узду лошадей:

– Ну-у-у, шевелись, мёртвые! Застоялись! Джян[104]! Джян! Джян!

Гнедые фыркнули, тронули, телега закачалась, заскрипела и мягко выкатилась из ворот, которые Илья не потрудился запереть за собой. По сторонам замелькали заборы, домишки, кусты сирени и акации, вётлы с вороньими гнездами в развилках, мокрые от росы, набрякшие мальвы, колодцы, бабы с коромыслами, коровье стадо, спускающееся к дымящейся туманом реке… Лошадиные копыта мягко ступали по розовой от утренних лучей, ещё не нагревшейся пыли, поскрипывали колёса, высоко в бледном небе кричали стрижи, впереди над полем и дальним лесом медленно поднимался красный диск.

Варька привычно шла за телегой, поглядывая на встающее солнце, изредка передёргивала плечами, прогоняя остатки озноба, знала - через несколько минут от него не останется и следа. Но на Настю, внезапно вылезшую из телеги, спрыгнувшую на землю и зашагавшую рядом с ней, всё-таки прикрикнула: