Во имя государства (сборник) - Юлия Латынина

Прошло время, – молодой наследник вырос, ему уже перевалило за тридцать, – а к власти его все не пускали.

Сыновьям Идасси тоже не нравилось, что отец их ни с кем не делится страной. Вместе с императором они составили заговор: однажды трое его сыновей ворвались во дворец с обнаженными мечами, схватили Идасси, отсекли отцу уши и губы, а затем бросили в темницу. Они надеялись сами занять его место, но придворные возмутились: государь приказал казнить непочтительных сыновей на глазах отца, а потом приказал выколоть Идасси глаза и уморить голодом.

Умер Идасси на холодном камне, открыл после смерти глаза, – глядь, а он все еще сидит недоучившимся студентом перед колдуном Даттамом, и Даттам улыбается.

– Ну, так это какое колдовство? – спросил Даттам.

– Это третий вид колдовства, – спокойно ответил Идасси, – когда колдовство происходит не на самом деле, а в душе жертвы.

– И как тебе твоя судьба?

– Это хорошая судьба, – промолвил Идасси, – нет ничего лучше судьбы, о которой можно сложить длинную песню.

Глава третья,

в которой маленький варвар состязается с главным колдуном империи в стрельбе из лука, и в которой первый министр Руш спорит с настоятелем Даттам о природе финансовых операций

Бес его знает отчего, – но после фокуса, проделанного Даттамом, у Идасси страшно заболела голова, и если бы, право, ему бы задали сейчас самый простой вопрос – ну, к примеру, перечислить перечень административных бумаг, которые требуются при строительстве нового деревенского зернохранилища, или формы скобяной отчетности, – он бы непременно засыпался. Но вопросов ему никаких не задали, и Идасси сам не запомнил, как очутился за воротами экзаменационного зала и в своей комнатке.

В комнатке его все было полно дивным запахом, напоминающим смесь «пахучей ножки» с розовым росовяником, и по этому запаху Идасси догадался, что его дожидается письмо от государя. Так оно и было, только письмо было не одно, а целых два, – одно от государя, другое от государыни. Оба письма приглашали господина Идасси – одно в павильон Розовых Вод, другое в павильон Дождя, и оба письма были написаны на лазоревой бумаге, на которой имели право писать только императоры.

Через час Идасси был у государя. Тот забавлялся с длинной пушистой мангустой. Увидав рыжеволосого юношу, государь очень обрадовался.

– Ну как, – спросил он, – ты сдал экзамены?

– Не знаю, – ответил Идасси, – но у меня их принимал Даттам. Страшный он человек.

– Он мой наставник, – сказал государь.

Идасси навострил ушки.

– А он правда тебя обучает или же у него только титул наставника, а учат другие?

– Нет, – сказал государь, – Даттам сюда приходит часто и учит меня разным удивительным вещам, и я думаю, что он приходил бы еще чаще, если б не боялся моей матери.

– А колдовству он тебя учит?

Государь поправил своими изящными пальцами легшую на лоб каштановую челку и сказал:

– Дай я тебе покажу, чему он меня учил.

Государь закрыл шторы из деревянных створок, так что в комнате стало совсем темно, а затем открыл в шторе маленький, круглой дощечкой задернутый глазок. К этому глазку он приставил треугольную призму, и вместо пучка белого света ото всей этой призмы веером разошлись цветные лучи.

– Видишь, – сказал император страны Великого Света, – если присмотреться, то они идут не кругом, а овалом.

– Ну и что? – удивился Идасси.

Тогда Инан притащил стул и поставил на пути лучей, на стуле, маленькую деревянную ширму с глазком. Он поставил глазок так, чтобы через него проходил лишь фиолетовый луч, а потом Инан взял вторую призму и поднес ее к фиолетовому лучу. Но на этот раз луч не разделился ни на какие составляющие, а так и остался фиолетовым.

– Овал, а не круг получается потому, – сказал Инан, – что свет состоит из лучей разной степени преломляемости, и из-за их разной степени преломляемости они и падают по-разному на стену. А если взять другую линзу, то можно снова собрать радугу в белый цвет.

– Это Даттам придумал? – спросил Идасси.

– Нет, это какой-то из их монахов. Шакуники со всех концов ойкумены присылают ему описания своих опытов и наблюдений, и то, что ему кажется интересным, Даттам печатает в особой книжке и рассылает ее своим, – а многие опыты он повторяет.

– Он тебе морочит голову, – сказал рыжеволосый варвар, – у него две тысячи духов сидят в хрустальном кувшине, а он тебя развлекает этими лучиками. Разве это колдовство? И вообще, он может приказать своим духам сделать с лучами все, что ему угодно.

– Не знаю, – отозвался государь. – Он меня не любит, это точно. Я знаю, что он режет мертвых, и он предал больше людей, чем кто-нибудь вокруг.

– А кого он предал?

– Ну, во-первых, когда ему было девятнадцать, он был вождем взбунтовавшихся крестьян и предал их, а потом он предал экзарха Харсому, а потом еще был один ученый монах, звездочет, с которым Даттам поссорился. Этот монах тридцать лет наблюдал за звездами и составил самые точные астрономические таблицы, какие есть в мире. И вот, когда его недруг захотел опубликовать результаты своих исследований, Даттам подкупил печатника, и позаменял последние цифры каждого наблюдения. Все звездочеты понадрывали животики от хохота, враг Даттама от отчаяния сошел с ума и умер, а через два года Даттам опубликовал настоящие таблицы, анонимно, и с тех пор все звездочеты считают по этим таблицам.

– Не думаю, что этот звездочет умер от отчаяния из-за каких-то там ошибок в книжке. Даттам, наверное, убил его взглядом, – сказал Идасси.

– Не знаю, – со вздохом промолвил император, – если бы он мог убить человека взглядом, он бы, наверное, убил Руша. У него очень плохие отношения с Рушем.

– И государыня это терпит?

– Государыня их и поссорила. При дворе есть сторонники Даттама и сторонники Руша, и все, в чем провинится партия Даттама, становится известно через партию Руша, а все, в чем провинится партия Руша, становится известно через партию Даттама. А то как же? Если придворные в согласии, то государь пребывает неосведомлен.

Инан промолчал и продолжил:

– Из-за этого у них жуткие свары по поводу всех этих призм и утвари для насилия над природой. Даттам как-то принес государыне козявку под микроскопом, чтобы показать, какими маленькими тварями населен мир, а Руш говорит: «Я не буду смотреть в микроскоп. То, что боги сделали скрытым от глаза, должно скрытым и оставаться, и потом – откуда я знаю, что вижу правду? Если я съем траву „волчья метелка“, так я увижу тварей еще почище, чем те, что видны под микроскопом. Может, ваш микроскоп искажает мир и показывает не то, что есть? Может, он как „волчья метелка“?»