Убиение Андрея Киевского. Дело Бейлиса – "смотр сил" - Михаил Назаров

{238} ...Затем я остановлюсь на описании защитником смерти Жени Чеберякова... Как эту картину смерти, эту тяжелую картину, бьющую по нервам, изображать в виде улики против Веры Чеберяк[овой], я не понимаю... Умирает мальчик. Тут мать, тут сыщики... Как же это можно повернуть против Чеберяковой, в том смысле, что она убийца, ведь она в присутствии свидетелей просит его, – «скажи им, что я не виновата». Если она действительно виновата... то неужели она обратилась бы к мальчику с такими словами... Дальше говорится о каких-то иудиных поцелуях, которыми замыкала ему уста мать. Мать целует умирающего ребенка, и это поворачивается против матери. Ну, а если бы она его совсем не целовала? Я уже могу себе представить, с каким удвоенным пафосом защитник, член Государственной Думы Маклаков... говорил бы – помилуйте, какая злодейка-мать, сын умирает и ни одного поцелуя, да ведь это явная преступница...

Наконец, приходит священник исповедывать Женю. Оказывается и тут улики [против матери]. Батюшка подошел к Жене после исповеди и Женя сказал: «батюшка, батюшка...» – «Что тебе, дитя мое?». И в этом видят улику против Чеберяковой. Да позвольте же, господа присяжные заседатели... если Чеберякова такая злодейка... так неужели эта злодейка решится пригласить к себе духовника? Ведь это может создать страшную улику против {239} нее. А что если мальчик перед смертью придет в сознание и под влиянием исповеди, причастия... скажет, умирая, что ведь убивала-то моя мать и я все это видел... Да, правда, существует исповедальная тайна, священник не может на суде показать того, что он узнал на исповеди, но... едва ли она знает устав уголовного судопроизводства настолько, чтобы иметь сведения об этой исповедальной тайне [290]...

Тут все подчеркивают, что [священник] Синькевич это член общества "Двуглавого Орла". Да, он член этого общества "Двуглавого Орла", но члены общества "Двуглавого Орла" и до исповеди Жени, и после его смерти не изменили своего убеждения, что убил Мендель Бейлис...

Перехожу теперь к тем фактам, о которых говорил... г. защитник Грузенберг. Он приводил их... все время с фактическими извращениями...

Председатель останавливает оратора.

Замысловский: ...Да разве я опорочиваю показания Дьяконовых , Караева и Махалина, ссылаясь на то, что они об этом забыли, ссылаясь на то, что там есть какое-то маленькое противоречие или запамятование? Нет... А главное, чем я доказывал полную измышленность этих "свидетельских" показаний, это именно то, что они очень точно помнят и знают обстоятельства, которых в действительности не было. И вот все мое доказательство того, что этим "свидетелям" нельзя верить, что их показания вымышлены. И именно это защита совершенно обошла, она говорит, что не опорочивают свидетелей некоторое запамятование и мелкие противоречия. Да, это не опорочивает, но когда свидетель с необычайной точностью измышляет то, чего не было, то это его порочит и опровергает. А такого в показаниях Дьяконовых, Караева и Махалина сколько угодно, и защита об этом ничего не говорила.

Хотя бы, например, в показаниях Екатерины Дьяконовой, которая точнейшим образом говорит, что 12 марта [1911 г.] был у Чеберяковой Лисунов, и все повторяет Лисунов, Лисунов, – все четыре [раза]... Ведь это обстоятельство – это не запамятование, а это, наоборот, очень точное изображение обстоятельств, которых не было, ибо вы видели, – Лисунов сидел под стражей...

{240} ...Что касается, наконец, третьего защитника, г. Карабчевского, то... я только должен сказать, что картина, нарисованная г. Карабчевским – это одно, а обстоятельства дела и факты – совершенно другое... И уже тут с фактами не церемонились, например, было сказано так, что Андрюша, по-видимому, был у Чеберяковых 11 марта, прямого утверждения не было сделано, а так было пущено нечто вроде подозрения... А что же показывает Наталья Ющинская, которую пять минут тому назад г. защитник назвал святой женщиной... Из показаний Натальи Ющинской совершенно ясно видно, что Андрюша 11 марта не мог быть у Чеберяковой...

Или дальше, по поводу этого слуха... что Андрюша мог обкрадывать Софийский собор, защитник г. Карабчевский говорит: «Что же, Андрюша был до известной степени уличный мальчик {241} и возможно было легкое выпытывание, не пойдет ли он в собор». Он учился в Софийском училище, так не пойдет ли он в собор. Да, гг. присяжные заседатели, надо говорить все-таки по обстоятельствам дела... Какие обстоятельства дают защитнику право говорить такое? Но их не приводят. А вот пять минут тому назад ссылались на показание Олимпиады Нежинской, – оно тогда было нужно... А Олимпиада Нежинская говорит буквально следующее: Андрюша никогда без позволения на пять минут не выходил [из дома]...

Или, например, как г. Карабчевский рисует нам самую картину этого убийства... Убийцы бросаются, раздражены, не помнят себя, но все-таки у них хватает хладнокровия и сообразительности настолько, чтобы подстелить пальто, и вот вся кровь, пять стаканов, – надо же объяснить ее исчезновение, – уходит в пальто. И спрашивается – если пальто было подостлано, было залито кровью, – отчего же убийцы, выбрасывая труп в пещеру, не выбросили вместе с трупом и пальто – это совершенно непонятно [вот именно: для чего же его сохранять или сжигать? – И.Г.]... Ну, с ковром дело провалилось совершенно. Тогда появился рассказ Дьяконовых о ванне... И когда провалился ковер и провалилась ванна – теперь выдвигается новое – было подостлано пальто и на пальто вся кровь и утекла. Но вот что тогда. Значит, убийцы думали, как бы все-таки не наделать пятен, как бы эту кровь не разбрызгать, и подстелили пальто, а между тем эксперты категорически говорят, что Андрюшу раздевали, что его начали колоть, когда он был в куртке, а потом куртку сняли. Как же это – заботятся о том, чтобы кровью не брызгать, подстилают пальто, а куртку, которая является отличным предохранителем для того, чтобы кровь {242} особенно не текла... на пол и не брызгала на обои... – они эту куртку снимают, и подстилают одновременно пальто. Нечто совершенно непримиримое и, мне кажется, ни с чем несообразное.

И наконец последнее... Защита не скупится на хвалебные отзывы об Андрюше и его родственниках [обвинить которых в убийстве, к ее сожалению, не удалось. – И.Г.]... Хорошо – прекрасный мальчик и святые женщины – и говоря об этом в начале своей речи, вы посмотрите, какой приговор они хотят из вас исторгнуть. Ведь они хотят исторгнуть от вас такой приговор, которым вы объявите Андрюшу вором и предателем. Ведь так. Ведь... если вы отвергнете всякую ритуальность, отвергнете, что убийство это было на заводе, отвергнете, что убивал Бейлис – после того, что говорила вам защита, окажется что же? Что убивали в квартире Чеберяковой, убивала Чеберякова и те воры, которые с ней были, убивали его как вора. Да, положим, он краж не совершал, защита так далеко не идет... но насчет кражи в Софийском соборе его выпытывали и в этой среде воровской он вращался. Он не был предателем... но его считали предателем и очевидно имели основания считать, раз за это предательство даже убили. Вот что вы скажете вашим приговором. Усыпляют ваше внимание, усыпляют тот вывод, к которому хотят вас привести вот этими заявлениями: "святая женщина", "чудный мальчик". Да, Александра Ющинская святая, но не вам, г. Грузенберг, это говорить...

Председатель: Г. поверенный гражданского истца...

Замысловский: Подумайте, гг. присяжные заседатели, какой приговор хотят от вас вырвать. Этот приговор ударит в сердце этой матери не менее больно, чем ударила та швайка, которая пронзила сердце ее сына.

Речь А.С. Шмакова

Господа присяжные заседатели, из четырех защитников [Бейлиса], вами выслушанных, гг. Грузенберг и Зарудный по крайней мере старались, хотя, полагаю, неудачно, опровергнуть обвинение; что же касается гг. Маклакова и Карабчевского, то они дали вам много общих мест, несколько красивых фраз, а по существу дела... почти что ничего вам не представили... Вся защита представляет, собственно, обвинение против Веры Чеберяк[овой], с той только разницей, что если бы Вера была предана суду, то за нее говорил бы ее защитник последний, а теперь последним будет говорить ее обвинитель. Для того, чтобы оценить это обстоятельство, вы припомните, что на судебном следствии защита требовала себе на суде последнее слово. Это последнее слово, оставляя последнее впечатление, чрезвычайно важно, это, может быть, одно из самых священных прав защиты. Так вот, теперь последним словом будет обвинение против Веры Чеберяк. Но я кое-что добавлю...

Первым вопросом в этом деле, конечно, является такой: приносились ли человеческие жертвы по закону Моисееву?.. {243} ...Напомню вам заявление раввина Мазе о том, что под влиянием греховности иудейской и в виду того, что они, проживая среди других ханаанских племен, идолопоклонников и язычников, заражались от них идолопоклонством, Бог Израиля, вопреки своей воле (Мазе ссылался на текст пророка Иеремии) допустил жертвы... «За то, что постановления Мои не исполняли и заповеди Мои отвергли, и глаза их обращались к идолам, Я допустил им учреждение недоброе... Я допустил им оскверняться жертвоприношением». Это пророк Иезекииль, глава ХХ, стих 24–27 [291]...