Удар по своим: Красная Армия: 1938-1941 гг. - Н. Черушев

1938 года: «Последние дни у меня в работе особо напряженные — арестовали Федько, который только сегодня стал давать показания и то у меня нет уверенности в том, что он от них не откажется...

Действительно, крепкий орешек этот Федько — мало того, что клевещет на всемогущие органы, обращаясь к самому Сталину; он к тому же еще и позволяет себе издеваться над ними, с чуть прикрытым сарказмом произнося слова благодарности за то, что его «научили говорить правду».

Федоров дураком не был, он прекрасно понял скрытый смысл слов Федько и поэтому иначе, как безобразным и возмутительным, поведение командарма не называет.

Мысль о возможности выхода на «больших людей» не давала покоя Федорову. Так, первый секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущев только в середине 50-х годов узнал, что и на него, возглавлявшего тогда Московский городской комитет партии, Федоров в 1938 году готовил компромат с целью подвести его под арест. Об этом свидетельствует бывший начальник Управления пограничной и внутренней охраны Туркменской ССР комбриг В.А. Леонов. В заявлении от 28 мая 1938 года он сообщает о том, что Федоров на допросе избивал его и вымогал показания на Хрущева. Спустя несколько месяцев в письме на имя наркома внутренних дел СССР Леонов вновь пишет об этом. На допросе 9 октября 1938 года Федоров, идя на прямой подлог, заявил Леонову (такому же пограничнику, как и он сам):

«Враг ты или не враг — мне не интересно, а показания давать будешь. Показания будешь давать, начиная с 1929 года. Нам известно, ты сам об этом говорил Казакевичу... что в 1929—1931 гг. вы работали военруком Бауманского РК ВКП(б), где в то время председателем Осоавиахима был враг народа Леппе. Оба вы там были не случайно. Секретарем РК ВКП(б) был Н.С. Хрущев, который теперь арестован. Вы же вместе вели контрреволюционную работу и вот с этого-то ты и будешь давать показания о вашей совместной преступной работе...»

Ушел из системы НКВД Михаил Фриновский, будучи назначен наркомом Военно-Морского Флота СССР. Вместо него из Грузии прибыл Лаврентий Берия, постепенно прибравший к рукам ведомство сыска и террора, — и кресло Федорова зашаталось. Он был арестован 20 ноября 1938 года и 3 февраля 1940 года расстрелян по приговору Военной коллегии. Федоров был признан виновным в том, что с 1938 года являлся участником заговорщической организации, существовавшей в органах НКВД, куда был завербован Фриновским. Одним из пунктов обвинения было укрывательство от разоблачения врагов народа, работавших в НКВД. Обвинен он был и в том, что будучи начальником Особого отдела ГУГБ НКВД СССР, поддерживал преступную связь с заговорщиком Успенским (наркомом внутренних дел Украины. — Н. Ч.), информируя последнего о мероприятиях по ликвидации заговорщической организации в самих «органах» (из приговора).

Материалами проверки дела Н.Н. Федорова в 1957 году было доказано, что обвинение его в принадлежности к заговорщической организации, якобы существовавшей в НКВД, не соответствует действительности. Вместе с тем бесспорным является другое — под его руководством в 1937—1938 годах проводились массовые необоснованные аресты партийных и советских работников в Одесской и Киевской областях, командиров и политработников Красной Армии, многие из которых впоследствии были расстреляны. В ходе следствия Федоровым и его сотрудниками применялись преступные методы ведения следственных действий. В силу указанных обстоятельств родственникам Н.Н. Федорова в его реабилитации было отказано.

Верный цепной пес Ежова майор госбезопасности Ушаков мог с одинаковым рвением допрашивать как «чужих», так и «своих». Под «своими» условно обозначим бывших сотрудников НКВД, коллег Ушакова по работе в особых отделах, которых он, добиваясь нужных показаний, так же рвал на куски, как и «чужих», т.е. всех других, попавших в его руки. Например, в его лапах «следователя-кололыцика» довелось побывать начальнику особого отдела ОКДВА Г.М. Осинину-Винницкому, не менее Ушакова забрызганному кровью арестованных командиров РККА. Следует признать, что особисты с периферии на допросах были несколько откровеннее, нежели Ушаков. Из показаний Осинина, его заместителя Хорошилкина и сотрудников возглавляемого ими особого отдела ОКДВА (позже Дальневосточного фронта) предстает страшная картина оголтелого гонения на опытные, заслуженные кадры армии. И это еще далеко не полная картина, ибо, по причине самосохранения, особисты ОКДВА освещали только те эпизоды своей деятельности, от которых им уже невозможно было отвертеться, т.е. когда их припирали к стенке неопровержимыми фактами. Только тогда следовало неохотное признание.

О методах допросов в Москве больших и малых начальников поведано на предыдущих страницах, теперь настала очередь на примере ОКДВА показать работу особистов окружного звена. В этом нам помогут материалы архивно-следственного Дела (№ 36303) по обвинению Л.М. Хорошилкина в его подчиненных.

Чтобы последующий рассказ был более понятен, необходимо дать хотя бы краткую справку о руководителях УНКВД по Дальневосточному краю. С 1934 года эту должность исполнял комиссар госбезопасности 1-го ранга Т.Д. Дерибас. Заместителем у него работал комиссар госбезопасности 3-го ранга С.И. Западный. В конце июля 1937 года Дерибас был арестован, та же участь постигла и Западного. Дерибаса сменил шеф НКВД Украины В.А. Балицкий, пробывший на Дальнем Востоке совсем недолго. Новая смена прибыла из Москвы — Г.С. Люшков (начальник) и Каган (его заместитель). После бегства Люшкова с секретными документами в Маньчжурию, аппарат УНКВД основательно почистили. На должность начальника прислали Г.Ф. Горбача, занимавшего такой же пост в Новосибирске, а заместителем у него стал уже упоминавшийся М.С. Ямницкий, работавший до этого помощником у Леплевского и Николаева-Журида. Как при Люшкове, так и при Горбаче гонения на командиров ОКДВА не получили тенденции к прекращению, а наоборот— они с каждым месяцем набирали темпы, становились все более изощренными. Что и подтверждается приводимыми ниже материалами.

Обвиняемый Хорошилкин на допросе 24 марта 1939 года показал: «Когда приехал в край Люшков, а затем и Каган, они неоднократно обвиняли меня в том, что московская бригада работала Плохо, что заговор в армии не разгромлен. Именно от них исходила установка, что на Дальнем Востоке кругом враги, что полно врагов и в армии, что ДВК (Дальневосточный край. — Н.Ч.) никогда не чистился органами НКВД и что не очищалась от врагов ОКДВА. Говорилось, что на ДВК хозяйничают японцы, а что касается армии, то давалась... установка о том, что заговорщики есть во всех родах оружия армии, что они проникли во все поры армии, что нет такой воинской части, где бы заговорщики не свили свое гнездо. Отсюда и пошли так называемые линии, приказывающие искать врагов в каждой части. Меня долго ругали за то, что я не вскрыл заговор в самом штабе ОКДВА и, чтобы вскрыть заговор в штабе, были арестованы Галвин2 и Шталь**...

Люшков и Каган дали установки допрашивать их главным образом о работающих в штабе заговорщиках. В тот период, когда допрашивались Галвин и Шталь, Гулин3, Магон, Люшков два или три раза собирал следователей, ведущих дело на этих арестованных, и давал установку «прорваться на штаб». Под этим углом и допрашивались арестованные, от них требовали назвать участников заговора в штабе, хотя никаких материалов у нас не было.

Когда допрашивались арестованные работники пуарма (политического управления армии. — Н.Ч.) Вайнерос4 и Рабинович, от меня Люшков требовал искать через них выход на пуарм... Получая такие вражеские установки от Люшкова и Кагана, я, в свою очередь, давал эти вражеские установки следователям, что не могло не способствовать созданию провокационных дел и аресту невиновных. Это вело к избиению кадров армии»48.

Признания Хорошилкина дополняет его бывший начальник — Г.М. Осинин-Винницкий. Из протокола его допроса от 15—17 июля

1938 года: «С приездом Кагана в Хабаровск начинается новая полоса предательской работы. Первым делом Люшков дал установку во всех делах находить массовые связи с японцами, и не было почти ни одного арестованного, который не давал бы показаний о связях с японцами. Люшков прямо мне сказал, что Каган предложил ему эту «линию» с тем, чтобы показать Москве, что громят здесь крепко японские связи.

Ряд арестов начали производить почти без всяких материалов, причем Люшков дал установку брать преимущественно коммунистов и специалистов...

По указанию Люшкова мы дезинформировали Москву фальсифицированными показаниями о всевозможных «планах» японцев...»

Вместо одного начальника (Кагана) прибыл другой (Ямницкий), однако в особом отделе ОКДВА ничего не изменилось. Хорошилкин об этом говорит, не скрывая отдельных деталей: «При Ямницком была же состряпана провокация о существовании на ДВК объединенного Дальневосточного центра, объединяющего все контрреволюционные формирования на ДВК и, главным образом, правотроцкистских, эсеров, ТКП (Трудовой Крестьянской партии.—