Удар по своим: Красная Армия: 1938-1941 гг. - Н. Черушев

В числе таких «ручных» оказался и комдив С.И. Деревцов, начальник автобронетанковых войск ОКДВА. Исполнительный член партии, он не без колебаний «клюнул» на самую примитивную наживку. И осуждать его в этом просто не поворачивается язык — в том положении, в котором он находился, выбирать особенно не приходилось. А утопающий, как известно, хватается даже за соломинку. Предоставим слово Сергею Деревцову. В заявлении от 25 июня

1937 года на имя Сталина и Ворошилова (копия начальнику УНКВД по ДВК Балицкому) Деревцов рассказывает о той ловушке, в которую его заманили.

«...За все время службы в РККА я, кроме революционных наград и подарков, ни одного дисциплинарного взыскания не имел. Невольно встает вопрос, как же получилось, что Деревцов, активнейший участник Октябрьской революции и гражданской войны, 20 лет безупречно служивший в Красной Армии, как хороший командир-большевик и вдруг 15 мая арестовывается, как троцкист, а 20 мая 1937 г. объявляется как враг народа. Это объясняется только тем, что я был хитро, смертельно хитро обманут следствием в лице следователя т. Арнольдова.

Я никогда не был троцкистом и врагом народа, я был и продолжаю быть боевым командиром РККА, твердым большевиком-ленинцем...

Теп.ерь перехожу к изложению самого существа дела. 15 мая вечером я был арестован в здании НКВД и сразу же препровожден в комнату 518 к следователю т. Арнольдову. Арнольдов после некоторых разговоров сразу же приступил к моему допросу. В результате ночной работы был составлен первый протокол допроса, подписанный мною и Арнольдовым. 16 мая в этом протоколе допроса я давал правдивые ответы и категорически отверг предъявленные мне обвинения по принадлежности к троцкистской оппозиции в 1923 году и принадлежности к троцкистской организации в настоящее время.

В общем, в первом протоколе допроса, охватывающем период с 1923 по 1937 год, мной на все вопросы следователя давались правдивые ответы. После подписания протокола допроса утром 16 мая т. Арнольдов оставил меня в кабинете под охраной, а сам ушел отдохнуть. Вернувшись после отдыха, уже вечером 16 мая т. Арнольдов стал говорить мне, что первый протокол моего допроса его не удовлетворяет, что (он) чрезвычайно мелок и аполитичен и выглядит не как протокол допроса, а технический акт. И он стал меня уговаривать на составление большого политического документа (как он выразился), в котором были бы вскрыты все троцкисты в ОКДВА с их вождями, делами и программами. Я сказал, что в этом помочь ничем не смогу, так как ни вождей, ни троцкистов, состоящих сейчас в троцкистской организации, я не знаю и о их делах и программах также не имею никакого представления...

После длительных разговоров, продолжавшихся до 2-х суток и имевших целью склонить меня к подписанию умышленно-ложного протокола допроса, т. Арнольдов сказал мне, что я, являясь условно арестованным, по заданию ЦК партии и членов Политбюро т. Ворошилова и Ежова, должен помочь приехавшей из Москвы комиссии вскрыть троцкистов в ОКДВА и, в частности, вскрыть троцкистскую деятельность бывшего комвойсками Примгруппы Путна. Причем, это должен я делать не как свидетель, а как обвиняемый член троцкистской организации, будучи завербованным Путной. При этом т. Арнольдов мне сказал, что подобного же рода задания от ЦК партии получили комкор Калмыков для действия против Сангурского, комдив Пашковский для действия против Крутова, комкор Горбачев и комкор Лапин — против Тухачевского, Уборевича, Якира, Корка и Эйдемана, Я, не имея никаких документальных данных по этому вопросу — отказался выполнить требования Арнольдова.

Тогда Арнольдов сходил за Костюк и, придя вместе с т. Костюк, вместе объявили мне, что ими получено задание от Политбюро, переданное через тов. Ежова, чтобы я немедленно подчинился требованиям т. Арнольдова и приступил к выполнению всех его за-

даний и что о моменте начала моей работы он телеграфировал Политбюро через т. Ежова. В знак того, что переданное ими является правильным, они оба пожали мне, как товарищу, правую руку, а Арнольдов еще меня поцеловал. Но я еще все сомневался. Тогда Арнольдов, оставшийся со мной наедине, взял от меня письменное обязательство в ЦК партии, что я под страхом смертной казни буду хранить в секрете, как государственную тайну, все, что я буду исполнять по заданию Арнольдова. На мои неоднократные требования к т. Арнольдову показать мне хотя бы один документ ЦК по возлагаемому на меня заданию, он мне отказывал, мотивируя это сугубой секретностью и конспиративностью дела, и объяснил при этом, что это задание ЦК выполняется мною таким же порядком, как и отправка коммунистов под видом фашистов, для работы внутри фашистских организаций за рубежом и для убедительности привел несколько примеров. После этого я поверил словам Арнольдова и заявил, что он может сообщать тов. Ежову, что я готов к выполнению заданий ЦК. В период 18—20 мая тов. Арнольдов предложил мне подписать умышленно ложный протокол допроса, где я должен был назвать себя врагом народа, не будучи им, назвать себя членом троцкистской организации, не состоя фактически в ней, т.е. все вразрез с первым протоколом допроса. Я спросил, а как же быть с первым протоколом допроса, Арнольдов сказал мне, что первый протокол допроса в Москве уже знают. В Москве знают и о последующих протоколах и о их содержании и что я, Деревцов, не должен беспокоиться об этом, это все сделает Арнольдов сам через Москву. Я подписал этот умышленно ложный протокол допроса, который Арнольдовым трижды переделывался и в основе своей взят был из первого протокола, но переработанный совершенно в противоположном духе. Этот протокол я подписал в окончательной редакции от 20 мая с.г. Вслед за этим я подписал второй умышленно ложный протокол допроса от 7 июня. Подписывая эти протоколы, я понимал, что выполняю задания ЦК партии, но узнав от жены, что ее выселяют, и убедившись по ряду фактов, что я являюсь не условно, а безусловно арестованным и что все мои писанные мною умышленно ложные протоколы приписывают мне, как действительно реальные, я понял, в какую тесную ловушку затащил меня Арнольдов. Я понял, какую тяжелую вину, вернее преступления, я совершил перед партией, перед Красной Армией и целым рядом командиров, будучи затащенным на путь лжи и обмана своим следователем.

Чтобы искупить свою вину, я встал на действительно верный путь — это говорить только правду. В соответствии с этим я отказываюсь от умышленно ложных протоколов допроса, составленных следователем Арнольдовым, подписанных мною от 20 мая и 7 июня с.г. Также отказываюсь от протокола очной ставки с Карпель5 в части, касающейся моего с ним разговора относительно Лапина и якобы готовящейся Карпелем против т. Блюхера диверсии — как разговора, исторически не имевшего места. Оставляю лишь в силе мою характеристику о троцкистской деятельности Карпель за 1923 год и 1928 год и мое выступление против Каменева и Зиновьева в 1923 году. Также остается в силе правдиво составленный первый протокол допроса от 16 мая с.г.

В заключение прошу Вас, тов. Сталин и тов. Ворошилов, не дайте мне, невинному, погибнуть и прошу:

1.    От начала до конца пересмотреть мое дело и начать правдивое ведение дознания в развитии первого протокола от 16 мая, передав ведение дела другому следователю.

2.    Вызвать меня и ряд других бывших командиров, находящихся сейчас в тюрьме, например: Калмыкова, Пашковского и Дзыза**, для личного Вам доклада в Москве...»

Что дальше было с этим заявлением и с самим Деревцовым? С заявлением — ничего. Ни Сталин, ни Ворошилов его не читали, а посему оно осело в одной из папок в Главной военной прокуратуре, куда его переслали из ЦК ВКП(б). Удивительно другое — этого столь важного документа не оказалось в архивно-следственном деле № 974614 по обвинению С.И. Деревцова, хотя в его материалах имеется несколько ссылок на него. Также в деле нет и правдиво составленного протокола допроса от 16 мая 1937 года — эти документы, видимо, заблаговременно изъяли оттуда, как дискредитирующие следствие, при подготовке дела к заседанию Военной коллегии.

После подачи Деревцовым приведенного выше заявления от 25 июня 1937 года, следствие по его делу продолжалось своим чередом. Следователь Арнольдов свою часть работы завершил, и теперь дело Деревцова было передано уже местному «следопыту» Гаврилову, одному из самых малограмотных в отделе, но парню с крепкими кулаками. Имеются свидетельства его дурного обращения с подследственным. Заместитель начальника особого отдела 26-й авиабригады В.П. Харакиоз: «Он (Гаврилов) приводил к сознанию перед судом Деревцова, т.е. избивал его». Следователь Вышковский: «Гаврилов Деревцова допрашивал в течение 2-х суток. Избивал он его при этом допросе так, что в моем кабинете нельзя было работать». Следователь Либерман: «Хорошилкин знал о том, что Гаврилов избивал Деревцова. Об этом знали не только сотрудники НКВД, но и на улице был слышен крик».