Ермак - Евгений Федоров

— Огонь!

По все казачьей линии грянул оглушительный залп. Многие из всадников свалились с коней, но, разгоряченная единым порывом, орда неслась, не взирая ни на что, топча копытами своих, корчившихся в прахе. И вдруг поле перед ордой опустело, — казаки, словно по волшебству, провалились в землю. Неудержимые кони, оскалив морды, понеслись через рвы и ямы, только ветер засвистел в остриях сабель.

Маметкул схватился за обожженное плечо, дернул за повод, и послушный аргамак ветром пронес его вперед. Кони татар с разгона набегали на выставленые из окопов копья и распарывали брюхо. С предсмертным ржанием иные носились в клубах пыли, волоча уланов и свои внутренности, а иные, пробежав вперед, валились и бились в корчах.

И тут в спину тем, кто вихрем проскочил вперед, ударил второй залп пищальщиков. На бешенном скаку опрокидывались люди, ломали ноги подбитые кони. Все перемешалось — живые и мертвые. И тогда казаки выбрались из окопов и пошли на татар.

Удальцы Брязги перехватили высокого коня с могучей грудью. Седло отделано сафьяном, удила с серебряными бляхами. Казаки подвели его Ермаку. Он не мешкал, миг — и в седле. Размахивая мечом, крикнул на все ратное поле.

— За мной, браты! Вот коли подоспела жатва!

Татары толпами рассеялись на равнине. Их настигали и рубили. Проворные и быстрые уходили на рысях в лес. Маметкул, гневный, разъяренный, привстав на стременах, грозил ордынцам:

— Шайтан! Куда?

К нему подомчал улан со скуластым коричневым лицом, схватил коня за повод и увлек ханского родича в овраг.

Мулла, оказавшийся на поле, упал на землю, простер к небу руки:

— Велик Магомет, пророк!..

Набежавший Брязга взмахнул саблей:

— Пошел живо к аллаху!

Бородатая голова покатилась в пыль. Богдашка сорвал чалму и перепоясался длинной шелковой материей.

А тем временем на другом конце поля Савва узнал своего обидчика.

— Он, браты, он! — закричал поп и, бросившись к татарину, стащил его за ногу с седла. Улан взмахнул кривым ножом, но поп выбил оружие из жилистой руки и налету перехватил. Молниеносным движением он полоснул врага по горлу. По-звериному сильный татарин, ощерив зубы, бросился на Савву.

— Свят, свят! — замолитствовал поп, ужасаясь свирепому виду врага. Из-под густых бровей улана сверкали узкие злобные глаза. Резко очерченный подбородок и небольшая густая борода были в пыли и залиты кровью. Он с ненавистью что-то кричал Савве. В последнем смертном объятии улан свалил попа на землю и замер, захлебнувшись своею кровью…

Пять дней длилась битва у Бабасанских юрт. «Блескалися их сабли от махания и копья переломалися, бысть брань жестока и падение ото обоих стран многое множество», — так записал впоследствии летописец.

Татары по оврагам и перелескам стремились прорваться к стругам. Но казаки сбили орду. Запыленный и грязный Маметкул, весь в крови, повернул коня и молча покинул поле. Верные уланы, оберегая его, рассыпались по лесу. Казаки не пустились в погоню. Обессиленные многие упали тут же, где застала темь, и сразу погрузились в дремучий сон. Ермак приказал выставить дозоры, но, не надеясь на истомленных воинов, сам объезжал стан.

Ночью казаки сварили в котлах последнее толокно и, обжигаясь, торопливо и жадно поели. Потом, забрав раненых, погрузились на струги и по знаку кормщика Пимена подняли паруса. Бабасанские юрты и страшное поле осталось у них позади.

6

Поп Савва подарил Хантазею образок Николы Чудотворца, написанный строгановскими иконописцами на ясеневой доске. Никола выглядел плешивым старичком, по краям лысины кудреватые бахромочки, бородка небольшая, седенькая, глаза строгие, но добрые. Хантазею образок понравился.

— Добрый бог?

— Справедливый, — подтвердил Савва. — Ты ему и молись: от всех бед избавит.

Хантазей молился Николе угоднику:

— Ты, старичок, хоросий, много жил, по лесу белку бил, по рекам плавал, сам знаешь, как трудно ладить с татарами. Помоги нашему батырю.

Этот же лик угодника вогулич видел и на воинской хоругви. Углядел он на другой и всадника на белом коне, копьем поражающего поверженного змея.

Хантазей с пониманием сказал:

— Больсой змея. Много-много голов у нее, такой впервой вижу. Кто бьет копьем? Казак?

— То Георгий Победоносец, помощник и защита воину.

— Второй бог — добрый бог?

— Бог один, а это слуги господни, — пояснил Савва, и в голове Хантазея все перепуталось.

«Эге, и у русских не мало богов, не меньсе, чем в тайге и тундре. И всякому молись и жертву дай. Плохо, плохо.»

Хантазей только что вернулся с низовья, куда посылал его Ермак, и дознался о новой беде. Вправо в Тобол впадает река Турба, за ней Долгий Яр, а на нем, как осы, — не счесть, конные татары. Опять ждут казаков, из луков бить будут. Страшно! Но Хантазей знает, как беду отвести. Об этом он никому не скажет, но сделает по-своему, так будет лучше. Он забился в уголок палатки, достал из мешка своих деревянных божков. Есть тут и резанный из моржовой кости Чохрынь-Ойка — покровитель охоты и промысла. Он поставил его на священный ящичек. Чтобы не обидеть русского святого, он и его приткнул рядом с Чохрынь-Ойкой. Потом Хантазей принес в березовом туеске немного крови, — казаки только что на зорьке убили лося, вышедшего к реке. Кровью вогулич старательно вымазал губы Чохрынь-Ойке и всем божкам. Нельзя же обойти и Николу угодника, ему тоже помазал кровью лицо и бороду и начал молиться.

— Чохрынь-Ойка, ты слысись — татары хотят нас побить из луков. Ермак — добрый батырь, справедливый человек. Сделай, Чохрынь-Ойка, так, чтобы татары усли. Ты забудь, что я в прослый раз побил тебя. Но ты не помог мне на охоте, а лежебоку всегда бьют. Вот спроси русского святого, он скажет, что так надо. И ты, Никола, не дай казаков в обиду, не даром я тебе бороду сейчас мазал и еще буду поить оленьей горячей кровью, как только поможесь…

На голове идола остроконечная шапка из красного сукна. Одет Чохрынь-Ойка в облезлый лисий мех.

— Я тебе черный соболь добуду, — пообещал Хантазей, — ты только помоги русским.

Савва стоял у палатки и все слышал. Стало смешно и обидно. Так и хотелось ворваться и побить Хантазея, отобрать его идолов и растоптать, но отчего-то вдруг стало жалко вогула. Тихий и услужливый, он всегда робко улыбается, и когда поп спрашивает его: «Ну как, Хантазей, живешь?», — вогул отвечает: «Холосо… Очень холосо…»

Вот и теперь слышит Савва слова горячей молитвы Хантазея:

— Чохрынь-Ойка и ты, Никола, сделайте так, чтобы ни один волос не упал с головы батыря. И попа русского не забудь. Он добрый и храбрый воин. Пусть долго живет. Помоги ему на охоте. И кормщика Пимена не забудь, без него струги не послусаются… Ай-яй, Чохлынь-Ойка, худо будет, если обманесь, опять буду бить…

Хочется Хантазею немного погрозить и Николе, но неудобно. Кто его знает: может быть русский святой обидится?

Савва улыбнулся, махнул рукой. Его внимание отвлекли лебеди. Они проплыли высоко в небе, как сказочное видение. Вспомнилась Русь, родная речка и тропка к родничку, у которого склонились и ласково лепечут белоствольные березки, нежные, духмяные и светлые. От них на сердце радость.

«И как мало надо русскому человеку, — краюшек родной землицы и благостный труд на ней!» — подумал он.

Жил Савва словно перекати-поле. Буйствовал с повольниками на Волге, а сейчас что случилось? Словно прирос к ермаковскому воинству. Много осталось позади: и Сылва-река, и Серебрянка, и Тура, и Епанчин-городок, и Тархан-Калла и Бабасанские юрты! Много пройдено! И все вместе с Ермаком.

Шли за ним потому, что видели: крепко верит он в свое дело и знает, куда ведет казаков и камских солеваров, потому и зажигал он всех своей верой. Откуда же эта его вера и эта его сила? Народ родил их. Тот народ, что исстрадался под татарским игом и не хочет больше терпеть набеги кровавых хищников. Народ поручил Ермаку и его дружине защиту своей жизни и своей чести. Не будь такого, — не было бы в казацком войске силы, были бы казаки тогда разбойничьей ватагой, а не воинством за правду.

Поп вздохнул и оглянулся на стан. Сильно одолевали комары и гнус. Их не было только у дымных костров, над которыми в черных котлах варилась душистая уха. Казаки сидели подле огней, под прозрачной кисеей голубоватого дымка и мирно гуторили. Над рекой, талами и камышами простирался безмятежный покой. Многие повольники лежали чуть поодаль от костров. Приятно было растянуться среди душистых трав, внимать голосу птиц, тихому шуршанью камышей и другим, еле уловимым, шорохам, наполняющим лесную чащу.

Паруса бессильно опустили крылья над Тоболом. У самого берега, среди кувшинок, играла и билась рыба, всплывала вдруг черная щучья спина и виделась на миг зубастая пасть, хватавшая лягушку или рыбу. Савву взволновала охотничья страсть. Он ринулся было к реке… Но заиграли горны: батька вызывал воинов на круг.