Хороший, плохой, неживой - Ким Харрисон

Он посмотрел куда-то мне за плечо, и у меня шею под волосами закололо – к нам шел Кистен. Прошелестев мимо меня (я подавила дрожь), избитый и покрытый синяками вампир молча поставил передо мной чашку кофе на блюдечке и пошел прочь. Он не смотрел мне в глаза, и в его поведении читалось подавленное страдание. Пар от чашки поднялся на три дюйма, заколыхался под искусственным ветром и улетел прочь. Я не протянула руку к чашке – усталость навалилась, от адреналина я чувствовала себя больной. Подумала о талисманах в сумке. Чего ждет Пискари?

– Кист? – тихо позвал неживой вампир, и Кистен обернулся. – Дай это сюда.

Пискари протянул руку, и Кистен уронил ему в ладонь скомканную бумажку. У меня щеки похолодели от страха – это была моя записка Нику.

– Она кому-нибудь звонила? – спросил Пискари, и молодой вампир кивнул:

– Она звонила в ФВБ. Там повесили трубку.

В полном потрясении я смотрела на Кистена. Он все видел. Он спрятался в тени, пока я держала волосы Айви, а ее рвало, смотрел, как я делаю ей какао, слушал, как сидела рядом с Айви, а она снова переживала свой кошмар. А пока я целую вечность ждала автобуса, Кистен сорвал с двери мое спасение. Никто сюда не придет. Никто.

Не глядя мне в глаза, он ушел. Донесся далекий звук закрывшейся двери. Я глянула на Пискари – и дыхание застряло у меня в горле: глаза у него были сплошь черные. Хреново.

Под немигающим взглядом обсидиановых глаз у меня вспотели ладони. С грацией свернувшегося хищника он наклонился передо мной в своем темно-синем халате, и фальшивый ветер шевелил волосы на его голых руках, загорелых и пышущих здоровьем. От его легких движений шевелился подол халата, поднималась и опускалась его грудь, когда он дышал, стараясь облегчить мне понимание. А я сидела перед ним, и до меня только начинал доходить ужас случившегося.

Дыхание пришло и ушло, и я задержала его. Видя, что я осознала свою смерть, он медленно моргнул и улыбнулся понимающей улыбкой. Еще нет, но скоро. Когда он будет не в силах больше ждать.

– Это просто умилительно, как ты о ней волнуешься, – сказал он, и сила, сочащаяся в его голосе, сжала мне сердце. – Она тебя предала с потрохами. Моя прекрасная и опасная filiola custos.[3] Я послал ее следить за тобой еще четыре года назад, и она вступила в ОВ. Я купил церковь и велел ей туда переехать, она послушалась. Я просил ее оборудовать кухню для ведьмы и запастись нужными книгами, она сделала больше и обустроила сад, против которого нельзя устоять.

У меня похолодели щеки, колени дрожали. Вся ее дружба – притворство? Легенда, чтобы держать меня под контролем? Я не могла в это поверить. Вспоминая ее голос, когда она просила меня посторожить, чтобы солнце ее не сожгло, я не могла поверить, что все это ложь.

– Я велел ей уйти за тобой, когда ты ушла со службы, – говорил Пискари, и чернота в его глазах приобретала напряжение вспоминаемой страсти. – Тогда мы впервые поспорили, и я подумал, что нашел пункт, чтобы сделать ее своим наследником: пусть здесь она покажет свою силу и докажет, что может держаться против меня. Но она капитулировала. Какое-то время я думал, что допустил ошибку, и что у нее не хватит силы или воли выдержать со мной вечность, и мне придется подождать еще одно поколение и попытаться с дочерью, рожденной от нее и Кистена. Я был весьма разочарован. Представь же себе мою радость, когда я понял, что у нее свои планы и что она меня использует.

Он улыбнулся, показав зубы чуть больше, длиннее.

– Она в тебя вцепилась как в способ уйти от будущего, которое я для нее предусмотрел. Она думала, ты найдешь для нее способ не потерять душу, когда она умрет. – Сдержанным движением он покачал головой, и свет блеснул на гладкой лысине. – Невозможно, но она не поверила бы.

Я проглотила слюну, сжала кулаки, чувствуя, как начисто уходит чувство, будто меня предали. Она его использовала, а не подчинялась его указаниям.

– А она знает, что ты убивал этих колдунов? – прошептала я с замиранием сердца: а вдруг она знала – и не сказала мне?

– Нет, – ответил Пискари. – Я уверен, что она подозревает, но мой интерес к тебе вызван более старой причиной, не относящийся к Каламаковским поискам Святого Грааля – то есть колдунов лей-линий.

Я сдерживалась, чтобы не посмотреть на руки, сжимающие горловину сумки у меня на коленях. Потянуться за флаконом не было возможности.

Если дело не в этом, зачем Пискари нужна моя смерть?

– Это наверняка дорого стоило ее гордости – прийти ко мне, умоляя о милости, когда ты пережила нападение демона. Она была так огорчена! Трудно быть молодым. Я лучше ее понимаю, что это значит – хотеть видеть рядом с собой равного. И я еще больше рад был ее баловать, как только понял, что она меня использует без моего ведома. Поэтому я оставил тебя в живых – на случай, если она прервет свой пост и овладеет тобой полностью. Сделать тебя ее тенью – это был иронический выверт, который мне нравился. Она обещала, но я знал, что она лжет. И даже при этом я готов был мириться, если только она будет держать тебя подальше от Каламака.

– Но я же не лей-линейщица, – сказала я тихо, чтобы голос не дрогнул. Я вообще могла говорить беззвучно, и он бы услышал. – Почему тогда?

Он не дышал с той минуты, как перестал говорить. Носками ног он опирался на пол. Икры напряжены. Почти, подумала я, сдвигая пальцы к горловине сумки. Он почти готов. Чего он ждет?

– Ты дочь своего отца, – сказал он, и кожа вокруг его глаз натянулась. – Трент – сын своего отца. Порознь вы – мелкая докука. Вместе… вместе вы можете стать проблемой.

У меня перед глазами все поплыло, потом зрение вернулось, когда я встретила его взгляд и поняла, что на лице у меня написан ужас. Фотография моего отца и отца Трента рядом с желтым лагерным автобусом. Пискари убил их. Это был он.

У меня кровь сильно и тяжело забилась в висках. Тело требовало что-нибудь сделать, но я сидела, зная, что на мое движение он ответит своим.

Он пожал плечами – рассчитанное движение, которое отвлекло мои глаза на блеск янтарной кожи под халатом.

– Они слишком близко подошли к решению эльфийской загадки, – сказал он, наблюдая за моей реакцией.

Я сохранила бесстрастное лицо, и это дало ему понять, что я тоже знаю драгоценный секрет Трента. Очевидно, так и надо было сделать.

– Я не хочу, чтобы вы выяснили, докуда они добрались, – добавил он, зондируя.

Я ничего не сказала. В животе у меня перекатывался ком. Пискари их убил. Отец Трента и мой были друзьями. Они вместе работали. Работали против Пискари.

Пискари стал неподвижен: