Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея - Мари-Бернадетт Дюпюи

— Ма! Па! Я должна вам кое в чем сознаться. И это важно.

Элизабет рассказала про все прошлые встречи с сегодняшним обидчиком. Пришлось упомянуть и о прогулке с Жюстеном по 34-й улице, которая закончилась во французской больнице.

— Это возмутительно! — воскликнул Эдвард. — Нужно заявить в полицию! Этому безумцу место в тюрьме. Он преследует девочек, бог знает куда их уводит и невесть что с ними делает, а его отпускают, позволяя свободно бродить по улицам! Лисбет, когда ты наконец научишься делиться с нами своими заботами, страхами? Ты переоцениваешь собственные силы, хочешь все уладить сама — как в случае со Скарлетт Тернер. Эта дьяволица чуть тебя не убила! Да и сегодняшняя история могла кончиться плачевно. Из-за гордыни ты подвергаешь себя опасности!

— Эдвард, сжалься! Сейчас не время ее журить! — одернула мужа Мейбл.

— Вы так щедры ко мне и к Антонэну, и я все время опасаюсь, что могу доставить вам новые проблемы, — оправдывалась Элизабет. — Если подумать, по Нью-Йорку ходят тысячи девушек и женщин, с утра до позднего вечера. И я решила, что тоже так могу.

— Могла бы, если бы не этот безумный тип, выискивающий себе жертву, — сердито вставил свое слово Эдвард. — Но я этим займусь! У меня есть связи и в полиции. Если повезет, ты получишь материнский медальон.

— Это было бы настоящее чудо, па!

Норма подошла к столу с новым блюдом. К салату и яйцам никто не прикоснулся.

— Холодного жаркого тоже не хотите? — спросила она.

— Оставь мясо на столе, Норма, — отвечала Мейбл. — Я не голодна, но чаю выпью охотно.

— Слушаюсь, мэм!

Элизабет нервно теребила столовую салфетку — складывала, разворачивала, складывала снова. Когда домоправительница вышла, она произнесла бесцветным голосом:

— Я разорвала помолвку. Судьба словно насмехается над нами! Я не собиралась идти сегодня в прачечную, но Анри прислал письмо. Он тревожился, потому что я перестала у него бывать и новости ему узнать было неоткуда. Я решила, что нельзя обманывать хорошего человека, играть с его чувствами.

Мейбл опустила голову, скрывая облегчение, которому, однако, не суждено было продлиться.

«Это все из-за Жюстена! — подумала она. — Господи! Каких еще безрассудств нам ждать?»

Супруг ее жестом продемонстрировал свою покорность судьбе. Он ждал чего-то подобного, но промолчал.

— Анри очень расстроился и кольцо назад не взял, — продолжала Элизабет. — Да, он отдал мне его, пояснив, что деньги на подарок ему дал ты, па.

Эдвард смутился, развел руками. И счел нужным оправдаться, правда несколько неловко:

— Он сказал, что ты не хочешь никакого кольца на помолвку, Лисбет. Я настаивал, что традиции надо соблюсти, но у Анри не было денег на такой сапфир. Милая, позже ты найдешь себе другого, более достойного супруга.

— Я не имею такого намерения, — твердо заявила молодая женщина. — Кстати, я ведь сказала этому типу, на улице, что взамен медальона дам ему денег. Если б все не произошло так быстро, я бы показала ему кольцо! Сапфир! Он мог бы продать его дороже. Па, ма, поймите! Для меня невыносимо не чувствовать на груди маминого медальона! Но я сама виновата. Зачем остановилась посреди улицы? Зачем смотрела на закат? Зачем размечталась? А он улучил момент. Наверняка шел следом!

Она печально посмотрела на родителей, совсем по- детски, и глаза ее наполнились слезами.

— Да, это был ужасный день, — продолжала Элизабет. — Думаю, стоит рассказать вам все!

И она поведала о злоключениях, выпавших на долю Жюстена по возвращении в замок. Ужину не было видно конца в этот июньский вечер, на четвертом этаже Дакота-билдинг, в квартире Вулвортов.

* * *

Антонэн перевернулся во сне, задел коленкой мать. Элизабет, которая только-только задремала, вздрогнула и проснулась. Отодвинулась от мальчика, потому что было жарко, несмотря на приоткрытое окно.

Послышались далекие раскаты грома, потом ударила молния. Ее беловатый свет на мгновение залил комнату.

«Гроза, удивляться нечему. Хорошо, что взяла к себе Антонэна! Он бы все равно проснулся!»

Элизабет прислушалась, но дождь все не шел. Духота стояла страшная, и хороший ливень не помешал бы. На нее внезапно нахлынули детские воспоминания — в момент, когда небо перечеркнула новая вспышка света.

«Это был ноябрьский вечер. Мы ужинали в замке. Мне было очень страшно. Бабушка Адела была ко мне тогда очень строга, а деда я боялась так, что представляла его чуть ли не дьяволом. И не ошиблась — он им и оказался. Но теперь он умер. Его нет!»

Зная, что не заснет, Элизабет сосредоточилась на картинках, которые подбрасывала ей память, добросовестно хранимых все эти годы. Вот большая столовая в замке с тяжелыми бархатными шторами, канделябрами, хрустальная люстра с подвесками…

Больнее всего — и приятнее! — было вспоминать родителей. Фрагмент за фрагментом, по чуть-чуть, иначе только разбередишь боль утраты…

«Милая, красивая мамочка! Светловолосая, с зелено-голубыми, как океан, глазами и ласковым голосом… Никогда не забуду ее ангельскую, иногда чуть лукавую улыбку!»

Еще громовой раскат, сильнее прежнего… Элизабет ощутила прилив нежности, когда Антонэн прижался к ней во сне.

— Ничего не бойся, милый, я с тобой, — прошептала она.

Мальчик тихонько вздохнул и наконец утихомирился. На крышу Дакота-билдинг обрушился сильнейший ливень. Через несколько минут вода уже стекала беснующимся потоком по водосточным трубам, окрашивая в более мрачные тона неоготических горгулий, украшавших роскошное здание.

Теперь дышалось намного легче. Элизабет спросила себя, а не ударила ли молния в дерево в Сентрал-парке или в одну из башенок замка Бельведер?

«Если завтра будет хорошая погода, свожу туда Антонэна и расскажу, что, когда я была маленькая, то время от времени бывала в настоящем замке, вернее, даже крепости. А когда придем домой, покажу фотографии. Ведь это и его наследие. Все, наверное, было бы по-другому, если бы папа согласился работать в поместье, если бы они с мамой передумали эмигрировать. Мои родители были бы живы…»

Но Гийом Дюкен отверг предложение Лароша, и Катрин его поддержала. Элизабет снова погрузилась в воспоминания о прошлом, повинуясь внезапному желанию воскресить в памяти черты своего обожаемого отца.

«Мне казалось, он очень красивый, — думала она. — Волосы черные, смуглая кожа, гордая посадка головы и серые, в золотистую крапинку, глаза! Дядя Жан не такой привлекательный внешне, точно нет. Папа был высокий, сильный и очень добрый. Называл меня своей маленькой принцессой».

Песня дождя баюкала, притупляла грусть. По щекам Элизабет текли слезы, однако она их даже не вытирала.

«Папочка, ты бы наверняка меня защитил!»

Элизабет даже себе не хотела признаваться, что теперь живет с ощущением грозящей опасности. Она все время думала об обидчике и