Борьба за трон. Посланница короля-солнца - Уильям Эйнсворт

и капуцины в достаточно хороших отношениях, и наши марабуты считаются довольно уживчивыми, если судить по предложению, сделанному одним из них вашему капуцину. «Бросимся с вышины крыши, держась за руки, — сказал он, — и тот, кто сильнее ушибётся, будет принадлежать к религии другого».

— Нельзя быть примирительнее, — сказал Жак.

Мимо них прошёл чёрный монах в странном одеянии.

— Это ещё что за монах? — спросил Жак.

— Это португальский августинец. Их только четверо в Испагане с восемью слугами, их прозвали «христианами говяжьего супа», их любимого блюда.

В это время из раскрашенных в различные цвета ворот городского вала показались всадник и амазонка; это были Флориза и Робэн, прогуливавшиеся по внешним бульварам.

— Вот и пришлось встретиться! — сказала Флориза, смеясь. — Ну, что же? Красив город?

Они продолжали прогулку вместе, тем более охотно, что отправились осматривать внутренность дома богатого банкира, крупного собирателя предметов искусства; его другом был сын Эриванского хана, состоявший при испаганском дворе.

Он служил им проводником.

Дома всех персиян состояли из двух отделений, разъединённых дворами или садами: эндерума, то есть внутреннего жилья, которое расположено, как можно далее от улиц и не имеет ни окон, ни выходов, и бируна, то есть внешнего помещения мужчин, куда попадаешь через входную дверь. Здесь хозяин дома занимается делами и принимает друзей; здесь же он спасается, избегая туфель жены. В этом неприкосновенном убежище его не может преследовать разъярённая супруга, и он располагается там, пока её гнев не успокоится.

Они прошли двор, благоухающий розами и освежённый водоёмами, выбрасывающими струи воды, залы, переполненные позолотой, и особенно заинтересовались стенною живописью. Там была богатая коллекция, представившая их глазам самые прекрасные образцы персидского искусства. Как обольстительны эти странные картины с их светлым фоном и разноцветными горами, как будто склеенными из леденцов, роз и винной гущи. За ними, как позади оплота, скрываются осторожные персы, чтобы присутствовать при опасном зрелище. Из-за гор виднеются верхняя часть их туловища и отчасти их лошади; они со вниманием следят за борьбою в долине, покрытой в геометрическом порядке золотистыми цветами на густой ярко-зелёной траве. Здесь представлен красный всадник, убивший дракона в десять раз больше его и пронзающий саблей в глаз и мозг львицу, тогда как лань, величиною с кролика, убегает в ужасе от такой ловкости. В другом месте голубой король держит за шею двух тигров, по одному в каждой руке, а его лошадь с любопытством смотрит на него; из-за вершины горы на него глядят воины, выражая свой восторг поднятием рук. В центре поляны на балдахине лежит приготовленная для него корона. Потом изображён движущийся рысью эскадрон с блестящими трубами, с позолоченными знамёнами; всадники воспламенены; они очень любопытны в своих круглых шлемах и в одеждах из грубой материи, усеянной пучками хлопка. Сами лошади в брони, проколотой мечами; а когда всадник бросается в атаку, всё загорается — человек и лошадь: это головной убор, огненный вихрь, сеявший ужас и пожар.

В соседнем зале находились самые нежные и пленительные картины. Их тон живой, но без особенного блеска, мягкий, но без вялости, гармонично сливался. Иногда колорит становился блестящим, как на картине, изображавшей прогулку шаха.

Они вышли из галереи богатого банкира совершенно очарованные и продолжали своё обозрение города.

По ту сторону Уксусной башни они вошли в еврейский квартал, грязный и тесный. Когда они приблизились к башне с основанием из меди, то увидели едущую верхом женщину, которая держала в своём покрывале очищенные орехи. Она остановилась и, ничего не говоря, предложила Жаку и Альвейру орехов и винограда. Когда они из недоверчивости отказались, то проводник быстро сказал:

— Возьмите, вы приведёте в отчаяние эту бедную женщину.

Когда наездница удалилась, улыбаясь, что поместила свои плоды, Жак спросил у проводника объяснения.

— Бесплодные женщины, — сказал последний, — приходят к этой башне с основанием из меди. Они приносят новую метлу, горшок и орехов. Чтобы избавиться от своего недуга, им достаточно разбить эти орехи о ступени башни, подмести шелуху, вложить её в горшок и всё это отнести, как дар, в мечеть. Возвращаясь оттуда, они дополняют своё лечение, предлагая всем попавшимся навстречу мужчинам свои очищенные орехи. Чем более они будут иметь в этом успех, тем более родится у них детей.

Пока проводник рассказывал, Альвейр, обернувшись к Флоризе, говорил с ней о Жаке:

— Дружок, бедный Жак в отчаянии; надо, чтобы Мари́ решила; поговори с ней.

— Да, большой простофиля, — ответила Флориза, мило смеясь, — разве ты не видишь, что она сгорает от желания, и у нас будет двойная свадьба.

— Не хватает свадьбы Робэна и Лизон, чтобы была троица.

— Чёрт возьми! Есть что-то похожее, — ответила Флориза, — но помолчим, вот доктор.

Робэн сказал им, что воспользуется рассказанными историями проводника, которые находит очень забавными.

— Вот, видите этот красивый дом, запертый железной дверью. По-видимому, он знаменит: это дом Двенадцати Томанов.

— Что означает это название? — спросила Флориза проводника.

— Вам известно, что один томан представляет около сорока франков на ваши деньги. Двенадцать Томанов была красивая женщина, которая жила ещё несколько лет тому назад и взяла как прозвище свой тариф.

— Изобретательность в такого рода сведениях ни от кого не ускользнула бы, — заметил Альвейр.

— Однажды щёголи хотели вломиться к ней в дом, и так как она всегда держала дверь запертой, то они подложили огонь и могли проникнуть через её дымившиеся остатки. На другой день после этого нескромного пожара красавица заменила свою деревянную дверь железной.

— Где не гнездится добродетель! — сказал Жак.

— Это вы можете сказать. Её погубила добродетель! — прибавил проводник.

— Вот это забавно!

— Когда она состарилась, то перестала работать сама и сделалась содержательницей весёлого дома. У неё было шесть хорошеньких девушек, которых посещала золотая молодёжь Испагани. Однажды вечером подгулявшая молодёжь потребовала не её воспитанниц, а её. Добродетельная личность воспротивилась. Уже один сатир едва не оправдал своих усилий, как вдруг она выхватила из-за пояса кинжал и убила его.

— Новая Лукреция! — сказал доктор.

— Друзья убитого тотчас же отмстили злополучной Двенадцать Томанов.

— А теперь её дом — не храм ли, посвящённый её памяти? — спросила Флориза.

— Нет, это — увеселительный дом, как все другие на этой улице. У нас здесь двенадцать тысяч девушек.

— Поздравляем вас, — сказал Альвейр.

Они пришли в европейский квартал. На площади один старый чинар