Борьба за трон. Посланница короля-солнца - Уильям Эйнсворт

другие жертвы, прежде чем вы будете иметь возможность подвинуться вперёд; вы можете себе проложить путь только по груде трупов. Вы перешагнули через труп Фабра, — упокой Бог его душу, — но смотрите, пред вами целая груда, которую вы приготовляете: надо заколоть кинжалом его любовницу, затем её сына, потом племянника, и когда все эти мертвецы окружат вас, то будете ли вы уверены, что их друзья и спутники предоставят вам свободный путь. Плоды гнилы у дерева, корни которого погружены в навоз. Вы вступили на путь преступлений, вам надо его держаться и погрязнуть в них.

Мишель был поражён этой непредвиденною и очень меткою проповедью. Его шпага упала на землю, он устремил на св. отца бессмысленный и удивлённый взгляд. Иезуит продолжал:

— Вы заслуживаете столько же сожаления, сколько порицания, мой брат. Другие убивают и совершают преступления ради тщетной и обманчивой надежды на корысть; такие прибавляют разочарование к ужасному возмездию, которое их ожидает. Но вы, вы вступили в грех по безумной гордости, не имея даже извинения, что работаете ради ваших выгод. Да, вы достойны сожаления, вы, ловкий и способный поверенный, орудие смертоубийств, одураченный своим главою. Он также ответит за ваши преступления; если вы — рука, то он — голова, и вы вместе искупите вашу жизнь, полную позора и бесчестия.

Мишель медленно сел, с виду изнеможённый, поникнув головою и опершись на колено рукою. Казалось, он больше ничего не слышал и бормотал:

— Одураченный! Верно сказано: я одурачен! Я убил для другого, надо, чтобы я ещё убил! Убить монаха, убить падшую женщину, убить сына! Всё убийство, и повсюду кровь! И какая выгода для тебя, безумец? Тот держит тебя, как в железных объятиях; у него моё признание, свидетельствующее, что я убийца Фабра. Он может меня обезглавить, если захочет, и когда ему заблагорассудится. Моя голова более не принадлежит мне, она — этого человека, который меня пугает на расстоянии, издали.

Он с жестом возмущения встал и выпрямился, издеваясь над собою.

— А затем? Тропинка узка и ограниченна, и нет выбора пути. Если я поверну назад, это будет смерть. Надо, чтобы я двигался вперёд, и мне нечего совещаться. Если я двинусь вперёд, я убью; если я подамся назад, меня убьют. Полно, довольно тебе обдумывать то, что тебе запрещено обдумывать; дело идёт не о том, чтобы знать, куда идти: ты — в колее; дорога закрывается позади тебя по мере того, как ты идёшь; иди вперёд!

— Мой брат, есть Бог!

Мишель не слышал этого, поглощённый неотступной мыслью.

— Как идут дела! Зачем нужно было, чтобы Ферриоль держал меня теперь, как ребёнок муху? У меня ужасное ощущение, как будто жизнь не мне принадлежит. В предпринятом посольстве у меня нет другого выбора, кроме успеха или позорной смерти. Будущее мрачно, а моя миссия — тюрьма, из которой я не выберусь живым. Ферриоль груб, запальчив; если он меня снова увидит — я пропал. Лучше сделаться сейчас же мусульманином и поселиться в каком-нибудь укромном уголке, чтобы спрятать мою совесть и голову под кровом скромной хижины.

Мишель стиснул лоб ладонями и стал говорить сам с собою, забывая, что он не один: он с печальной снисходительностью начал переворачивать всю грязь прошедшего. Св. отец приблизился к нему и сказал мягким голосом:

— Бедный грешник! Значит, Бог сжалился над тобой, потому что открыл тебе глаза и разоблачил пред тобой всю гнусность твоей жизни. Это Бог внушил тебе и привёл меня к тебе: не отталкивай и слушайся Его голоса.

— Я не понимаю тебя.

— Брат, ты не должен посвятить себя исламу и ложным богам, оставайся христианином и пробудись. Бог милосерден и оказывает помощь. Светская жизнь более не имеет для тебя ни очарования, ни безопасности. Надо уйти от света и требовать от уединения покоя и угрызения совести, как нравственного восстановления.

Мишель подскочил.

— Ты насмехаешься, скверный сыч? Так ты раскрываешь предо мною двери монастыря, когда я тебе открываю дверь каземата! Ты хочешь оказать мне учтивость! Идея забавна, проницательный ум.

— Брат, я тебе говорю истину, что раскаяние начало свою восстановительную работу в твоём сердце и что ты против этого не устоишь, если Бог предписал тебя исправить и сделать Его избранником.

— Проклятый шпион, я вижу ясно твою грубую хитрость. Моё присутствие стесняет распутную женщину, и твоя миссия — уничтожить меня. Это — шутовство! Мишель в монастыре! Наверно, я не буду помехой, когда за мною запрётся тяжёлая дверь. План гениален, но слишком наивен. Не думаешь ли ты меня обойти этой чепухой? Твоё подлое лицемерие получит возмездие, сын Эскобара.

— Оскорбляй меня, мой брат, и да простит тебе Бог! Нет, я не имею тех чёрных планов, какие ты предполагаешь, и с почтением восторгаюсь делами Провидения. Бог не пожелал, чтобы я имел успех в деле посольства, которое духовенство Востока хотело отнять у Мари́ Пёти́, потому, что Он приберёг меня для другой, более высокой задачи — спасти грешника, выкупить душу и вырвать одного верующего из адского пламени. Он меня сюда послал, и я лучше послужу Его делу, если приведу к Нему раскаявшегося грешника, чем добьюсь от Великого Софи новых выгод для монастырей и его слуг.

— Монастырь! Вечный мир! Спокойствие и тишина! Почётное тюремное заключение! Нравственное самоубийство!

— Нет, мой брат, это — молитва, восстановление нравственного человека, прощение и забвение прошедшего позора.

Мишель был взволнован и потрясён. Он закрыл лицо руками, и слёзы полились из его глаз. Монах, видя, что преступник ослабел, стал настаивать.

— Поверьте мне, брат, Бог милосерден, и ваши ошибки исправимы. Что мне теперь за дело до цели моего путешествия? Я от неё охотно откажусь и безропотно перенесу необходимость ничего в ней не предпринимать, потому что я спас душу.

Мишель недоверчиво и зло смотрел на него, как хищный зверь, который сопротивляется укротителю.

— Довольно надо мною издеваться, монах, — сказал он, — прекрати твои пустяки и не считай меня столь легковерным, чтобы слушать тебя и следовать за тобою, когда я знаю, что через час ты подошлёшь твоих сообщников захватить меня.

— Отгони недоверие из своего сердца, брат. Мой монастырь в двадцати милях отсюда, на мысе Шаби, на берегу озера Урмии. Оставь мои руки скованными, а ноги запутанными, сохрани при себе всех твоих слуг, окружи себя всеми предосторожностями, разошли во все стороны твоих разведчиков, только дай привести тебя в часовню монастыря, к подножию креста,