Перехваченные письма - Анатолий Вишневский

Странное дело, но сейчас я больше, чем когда-либо, начинаю ценить прелесть романтизма и поэзии, того же Кьеркегарда, все то, что не вяжется с обстоятельствами наших дней, но принадлежит вечности, и что я хотела бы уметь передать детям. Не потому ли Пеги со своим последним солдатом на последней войне мне кажется наивным, по сравнению с Аленом Фурнье, который, мечтая об увольнительной, беспокоился: «А вдруг мама огорчится, увидев меня остриженным под машинку». Громкие фразы бессмысленны, вот в чем дело.

Теперь давайте вернемся к нашим планам. Впрочем, у нас их нет. Мы останемся в Plessy, сколько сможем. Николай работает в Париже, и уже эти поездки его утомляют, а брать такси выходит дорого. Мы надеемся, что у нас в доме будут топить, а отопление — это серьезный вопрос. Я вожусь на своем огороде, который дает нам кое-какие овощи. Да и куда мы можем уехать? Я не рассчитываю на эвакуацию, которая уже прошла в Plessis. К тому же вы, разумеется, знаете из газет, что мы не так уж свободно можем перемещаться. Наконец, наша штатская жизнь не устраивается так быстро, как жизнь в армии. Надо работать, чтобы жить, а именно работа еще никак не налажена. Придется подождать. Вот и все наши дела.

7 октября 1939

Только что ушла Jeanne Сусланская. Несчастная женщина, мало того, что у нее трое детей, она, оказывается, беременна четвертым, мне ее жалко до сердечной боли. Боже, как все-таки страшно потерять самого близкого человека. Как мне ее жалко, даже Миша и Джеки как-то по-особому ласкались к ней.

Хотелось ей сказать какие-то особенные слова, но какие? И нужны ли они?

Так как я ничего не знаю и боюсь ранить неосторожным, вернее, не тем словом, то я молчала, говорила она, но она ребенок слабый. И так как я в жизни тоже неопытная, тоже робкая, то даже советом помочь не могу. Милый, милый, как хочу вас видеть, как хочу просто поплакать, положив голову к вам на колени. Но не думайте, что упала духом, нет, ведь вам всякая чепуха может прийти в голову.

8 октября 1939

Поздравляю с заработком, но выкиньте раз навсегда из головы, на всю жизнь, что я могу вам завидовать. Слышите, я не могу вам завидовать, я всегда хотела, чтоб вы занимались живописью, я вас больше люблю, когда вы занимаетесь живописью, иначе какая-то близкая мне часть вашей души сохнет. Ведь если все трудности жизненные упали на мои плечи, то вы тут не причем, ведь я знаю, что самовольно вы этого никогда не сделали бы, этого вполне достаточно для меня.

…После обеда ходила доставать Мишке маску, Джеки оставила с Экманом на улице, но собака удрала от Экмана и нашла нас в подвале, а Мишка, когда увидел маску, такую истерику закатил, что примерять в таком состоянии не было возможности. Я его уговаривала полчаса, наконец, он мне ответил, что Michel хочет маску носить на боку, а не на лице, на лице бобо. Мэрию закрыли, а меня, Мишку и собаку с позором выгнали, не знаю, удастся ли мне его убедить до следующей субботы (день выдачи масок).

14 октября 1939

Начну с самого важного, с мамы. Видела Раису только что и обещала написать по-немецки через Швейцарию. Странно, но в точности ваш текст (до получения вашего письма), послала в Румынию, дала Germaine и Mme Saint Claire. Mme Saint Claire просила, чтоб подруга ее написала бы по-шведски, если не знает немецкого, но не на других языках.

Здесь люди по-разному воспринимают события, и у некоторых зверье выскочило наружу (я не говорю о Germaine, она осталась прежней). Мои сестры тоже прежние, нервные, добрые, категорические, издерганно уверены в своей правоте. Но они очень добрые и поэтому их жалко, особенно Бетю. Бываю у них раз в неделю, больше не успеваю, работаю по обводке, к счастью, потому что allocation[228] нету еще!

С людьми, работая, болтаю о том, о сем, у каждого своя теория войны, иногда комического характера, иногда трагического. Сроки тоже разные. От других слышу разное, да и вижу много такого, достойного не моего пера письма.

Иногда очень-очень тоскую, иногда кажется, что вы в типографии и скоро вернетесь, иногда кажется, что присутствую при апокалипсисе, и не на что надеяться, все «все равно», а иногда отдаю себе отчет в том, что мы — как Иван Иванович и Пульхерия Ивановна, у нас все крепко и потому вынесет. Ничего, вынесем и вынесет.

Без даты

Дорогая Идушка! Опять день без писем, уже 4-й… Завтра жду обязательно вашего письма, м.б. нескольких сразу. Сегодня мы не работали. Гулял по горам, очень живописно. Это дачный пригород Дижона, так что по воскресеньям, несмотря на войну, пролетают целые стаи мальчишек и девчонок на велосипедах, кафе полны, удят рыбу, раскладывают пикники. Нередко можно было бы забыть, что сейчас рядом (в Дижоне, здесь не слышно) может загудеть сирена, что соседний аэродром уже бомбардировали, что где-то молодые люди умирают вдали от семьи «неестественной смертью».

Как ни стараюсь, не могу этого забыть, хотя знаю, что правильнее, лучше, мудрее было бы от этих мыслей отвлекаться. Скоро начну рисовать (корректуре уже скоро конец), но пейзажи рисовать нельзя, остаются портреты и сценки «для продажи», это менее увлекательно.

15 октября 1939

Сереженька, зарисовывайте испанок, берегите себя для нас, приезжайте скорей, а остальное предоставьте судьбе. Нельзя все самому делать, пусть и судьба поработает.

Опять связывать пакеты, узлы, куда-то бегать, что-то терять — нет. Милый, чем больше говорю с людьми, тем больше вижу, что бежать неразумно, мы по себе знаем, что значит беженская жизнь. Мне страшно жить беженкой, мне хочется жить в своем углу, тогда горе наполовину чувствуется или как-то по-иному чувствуешь, все связано с любимым человеком… Пока нам тут лучше. Я не хотела бы жить по чужой указке, а это придется делать. Ведь мы будем несчастны…

Я пробовала делать то, что делают все, и пострадала, как и следовало ожидать, теперь я спокойна и жду развязки той или иной на месте. Успокойтесь вы тоже и поверьте, что если нам суждено еще жить, то это случится без особых предприниманий с нашей стороны. За меня не бойтесь, мне тут лучше, чем в сырой деревне, и Мише тоже.

Я ищу печь и сделаю, как соседка с 4 этажа: поставлю в entrée[229]17 и выведу трубу в кухню. Только где печь достать? Но я всем говорю о печи, так что к вашему приезду достану.

Рисуйте, мой милый, а правда, портрет самое интересное, сволочь человек, интересно скомпонован!

17 октября 1939