Дамасские ворота - Роберт Стоун

— Мы еще в деле? — спросил Оберман.

— По-видимому, еще да. Кто бы это ни был, они хотят использовать нас как слив.

— Как слив, — хмыкнул Эрнест Гросс. — Вроде как пустить воду из резервуара в вади. Контролируя историю.

— Согласен, это несколько унизительно, — сказал Лукас. — Но это все, что у нас есть. К тому же они хотят, чтобы я пока уехал из страны.

— Думаю, тебе найдется чем заняться, — сказал Оберман. — Смотрите, что у меня есть. Снимки раскопок. — Он сходил к портфелю и принес коробку со слайдами и диаскоп. — Только взгляните.

— Как ты умудрился их раздобыть? — удивился Эрнест.

— А вот так! — торжествующе воскликнул Оберман, расцветши от удовольствия. — А вот так!

— Не бахвалься, — остановил его Лукас. — Просто скажи — как?

— Мой товарищ и пациент из резервистов работает в Музее Израиля. Мой товарищ и пациент. Когда со всем этим разбирались, вызвали археологов, чтобы те взглянули на пещеру Сабазия. Все в форме, кругом расставлены посты «Голани», так что это выглядит как расследование. Копии слайдов у меня от него.

Лукас взял диаскоп так, чтобы они могли просмотреть слайды вдвоем с Эрнестом. На снимках были запечатлены фрески на верхней части стен, которые Лукас не заметил той сумасшедшей ночью. Также было несколько слайдов со статуей Сабазия и отдельной рукой, сложившей пальцы в благословляющем жесте. Оберман стоял за спиной и давал пояснения:

— Рука — это ладонь бога Сабазия, которого еврейские синкретисты отождествляли с Богом Сущим, или Всемогущим, или Сабазием-Саваофом. В мистическом культе, посвященном ему, его отождествляли с Зевсом и Персефоной или Гермесом Трисмегистом и Изидой. А в одном лице — с Иеговой, Господом Сил.

Лукас, заинтригованный, один за другим вставлял слайды.

— В посвященных ему обрядах вкушали хлеб и вино. Три пальца, поднятые в благословляющем жесте, символизировали Троицу, и этот жест превратился в Benedicta Latina. Его культ был поглощен либо гностицизмом, либо христианством. Ессеи, терапевты[469], сабазеи — все они были в начале. На голове у него, между прочим, фригийский колпак, потому что это был фригийский бог, и, возможно, в Иерусалим его культ попал благодаря евреям и армянам из Фригии.

На одной из фресок был изображен возничий, который правил летящей по небу квадригой. За ней следовала вторая колесница, и она была вся покрыта символами Меркабы[470] Иезекииля.

— Могло это быть частью Храма? — спросил Лукас.

— Это была тайная, неофициальная часть, — сказал Оберман. — Но, как говорится в Библии, люди всегда прививали свои любимые культы на древо национальной религии Сомнительные алтари назывались хаммот. Цепочка комнат, ведущая в главное помещение, представляла собой классический лабиринт. Можно было основательно заблудиться.

— Очень уместно, — сказал Лукас, меняя слайды.

— Похоже на раннехристианскую эпоху, — добавил Оберман. — Так что, возможно, построено до семидесятого года нашей эры евреями-гностиками.

— Интересно насчет хлеба и вина, — сказал Лукас.

— Наводит на мысли? — спросил Оберман. — Конечно, есть вероятность, что лабиринт построен в руинах во времена завоевания этих мест сасанидами[471], но вряд ли.

На следующей группе слайдов были изображения, связанные с астрономией.

Оберман протянул руку и показал пальцем:

— Солнце, великое светило. Вокруг него — созвездия зодиака с их названиями на иврите. Вокруг них — текуфот, человеческие фигуры, представляющие времена года. И еще Диоскуры. В Хоразине есть развалины древней синагоги с изображениями таких же фигур.

Картинка на следующем слайде напомнила Лукасу вечерю.

— А это?..

— Вечеря, — сказал Оберман. — Тут Гермес Трисмегист. И Альцеста, и архангел Гавриил.

— Невероятно.

— Каждый тут находил что-то свое, — сказал Оберман.

— И кто тут молился. Евреи?

— И евреи, и неевреи. Язычники, ищущие единобожия, евреи, уставшие от суровости мицвот. Или, если хочешь, пытавшиеся придать универсальность Закону.

— Мечта, — вздохнул Лукас.

— Нью-эйджевские мечтатели своего времени, — сказал Оберман. — Люди изверившиеся и нуждающиеся в спасении. В их лабиринтах, — добавил он напыщенно, — родилось христианство.

Словно тренируется перед выступлением по телевидению, подумал Лукас.

— Эти верующие, — продолжал Оберман, — возможно, стали христианами, или гностиками, или теми и другими вместе.

— Кому пришла идея заложить псевдобомбу здесь? — спросил Эрнест.

— Это идеальное место. Представить как акт протеста против хаммот, против идолопоклонства. Против религиозного туризма, можно сказать. Уверен, динамические характеристики конструкции были подходящими. Вопрос только, кто это место обнаружил. Строители Храма и их подполье? Или те, кто их опередил?

— Газету видел? — спросил Эрнест Гросс. — Насчет перемен в кабинете министров? Жидова вывели, а Линда вернули?

— Видел, — сказал Лукас. — Думаешь, с этим все и связано? Вся эта махинация? Вместе с фиктивным взрывом?

— Не совсем, — ответил Эрнест. — Думаю, заговор с целью взрыва существовал реально — может, двух взрывов, — и его раскрыл Шабак или какое-то ad hoc[472] подразделение. Может, они вдруг утратили контроль, как было у них с ХАМАСом.

— Должно быть, они решили, что, если не сыграют на упреждение и не введут главных игроков, бомба действительно взорвется. Поэтому им пришлось действовать так же, как с арабами. Бороться с огнем другим огнем. И Линд, знатный махинатор, мог использовать ситуацию в своих интересах. Возможно, мы никогда не узнаем правды. Но может ты, — посмотрел Эрнест на Лукаса, — когда-нибудь встретишься с Аврамом Линдом, чтобы взять у него интервью.

— Жду не дождусь, — сказал Лукас.

— Проблема в том, — продолжал Эрнест, — что у палестинцев не будет и тени сомнения: бомба была, и все тут. Расчищали-то там всё, как после чертовой бомбы. Теперь люди начнут вспоминать взрыв, которого не слышали.

— Я помню взрыв, — возразил Лукас.

— А был ли он?

— Нет. Вряд ли.

— Вот именно, — сказал Эрнест. — Теперь европейцы все будут уверены, что это мы устроили. С помощью ЦРУ. Французов. Скандинавов.

— Но вы ничего не устраивали, — сказал Лукас. — Оберман и я подтвердим.

— Желаю успеха! Парочка евреев.

Доктор Оберман отложил слайды.

— Знаешь, — сказал он Лукасу, — я тут на днях видел миссис Мелькер.

— Я так и думал, что она к тебе заглянет. Раззу не стало лучше?

Оберман помотал головой. Потом проговорил:

— Но какая красивая женщина! Я бы встретился с ней еще. И возможно, встречусь.

Лукас и Эрнест переглянулись.

— Конечно, Оберман, отчего не встретиться, — сказал Лукас. — Попробуй подбить к ней клинья. Ты же израильтянин — не упускай возможности. Забудь о том, что ее единственный сын лежит в коме. Что ее муж — бывший американский посол и конгрессмен. Сделай ее поездку в Святую землю незабываемой. Мудило грешное.

Эрнест поднялся, собравшись уходить:

— Знаешь, я их понимаю. Да. Я им сочувствую.

Теперь переглянулись Лукас с Оберманом.

— Кому «им», Эрнест? — спросил Лукас.

— Людям, которые хотят построить храм. Потому что они хотят иметь землю, на которой уместятся не только лотки ночных торговцев фалафелем в Тель-Авиве. Не ради этого я приехал сюда аж из Дурбана. Я тоже хочу какого-то смысла.

— Но смысл есть, — сказал Оберман. — Смысл будет.

Он снова взглянул на Лукаса и начал было говорить. Но затем, словно ему напомнили о чем-то, замолчал и принялся собирать слайды.

73

Когда Лукас приехал к Сонии в Рехавию, та лежала на диване и смотрела по телевизору теннис. Рядом с ней стояла ваза с фруктами. Кисти рук у нее были забинтованы, на одном ухе марлевая повязка. Косынка скрывала места, где выгорели волосы.

— Ожоги первой степени, — пояснила она. — Вот, обмоталась.

— Первой степени? Плохо дело.

— Наоборот, хорошо. Поверхностный ожог. Это от вспышки. Плохо — это когда третья степень. — Она посмотрела на себя в зеркало. — Хотя я выгляжу как хрустяшка. — Она одарила его улыбкой, от которой его сердце всегда начинало биться быстрее. — Спасибо, что поехал со мной в госпиталь. Что ждал там.

— Да ладно. Это меньшее, что я мог сделать.

— Как Разз?

— Без изменений.

— Что говорят, надежда есть?

— Похоже, они сами не знают. Не думаю, что это смерть мозга. Просто коматозное состояние. Так что надежда всегда есть. Знаешь, я тут на днях виделся с его матерью. Может, она и к тебе заглянет перед отъездом.