Пленники Раздора (СИ) - Екатерина Казакова

Лишь нынче понял крефф.

Ратоборцы собирались в путь. Готовились к сшибке. Жили предстоящей битвой. Но собирал их не Нэд. Не он вел. Он мог лишь глядеть, как готовились в путь облаченные в чёрное мужчины, которых посадник знал поименно и помнил ещё выучами. Со дня на день вои уходили из Крепости. А он — Нэд — оставался. Со стариками, бабами, детьми, служками и калеками.

Так вся жизнь его миновала. Да и видел ли он жизнь-то, сидючи в своём покое, из года в год набираясь спеси?

А вот Клесх иной. Его-то судьба управителя ни жирком не затянула, ни властолюбием. Как был — одни ремни да жилы, так и остался. Только взгляд острее и тяжелее стал, речь отрывистее. И сколько ни юли сам перед собой Нэд, да только видно — не ослабит Клесх десницу. Останется таким и через год, и через два десятка лет. Не засидится он в Крепости, не обрюзгнет от власти. И ныне-то оттого лишь который месяц тут мается, что готовит ратоборцев, стягивает силы, а воротятся, небось, через день в новый путь тронется — глядеть, как блюдутся приказы его по городам да весям.

Тяжко и трудно было понимать это Нэду. Тяжко и трудно свыкаться с мыслью, что столь нелюбимый прежде выуч оказался умнее наставников. Что не прожег он бездельно и бездумно ни юность свою, ни молодость, да и зрелость не растратит попусту.

Это у Нэда все миновало. Для Клесха же только начинается, чего б ни думал он о себе.

И то ещё было страшно посаднику, что Бьерга ехала вместе с обережниками. Она ехала. Он оставался. Злая досада поселялась в сердце, обида на самого себя.

— Глава, — сипло сказал Нэд. — Дозволь с вами…

Понимал — о глупости просит, о несбыточном, о невозможном. Но не попросить не мог.

Клесх поглядел на Нэда с пониманием. Все он видел в глазах старого креффа. Каждую мысль. Потому что сам был ратоборцем.

— Знаешь ведь, что откажу, — ответил он. — Знаешь — почему. Так давай, будто ты не просил, а я не отказал.

Нэд грустно усмехнулся.

— Давай…

Едва он договорил, как хлопнула дверь покоя и стали входить в горницу вои. Один, другой, третий, десятый…

Кто постарше — заняли лавки, молодые устроились на полу. От избытка черной одежи и непривычно бородатых рож Нэду стало и вовсе тоскливо. Впрочем, он с собой совладал.

— Мира вам, обережники.

— Мира, — отозвались те вразнобой.

Много же их! Рискует Клесх. Все города оголил. Даже из Гродны забрал ребят… За ратоборцами вошли колдуны: Донатос, Бьерга, Тамир, Лашта. Лекари припозднились. Впрочем, пока рассаживались наузники, уж и целители подоспели — первым проковылял Ильд, за ним пробрались между сидящих ребят Руста, Ихтор и Ихторов старший выуч — Любор. Замыкали шествие Койра и Рэм. Эти-то пни старые куда?!

В покое стало тесно.

— Ну, все что ли? — спросил Клесх.

Ему ответили согласным гудением.

— Тогда начнём.

Он чертил прямо на стене белым мягким камнем. Ратоборцы слушали, лишь иногда отзываясь, если имели что сказать.

— Эдак-то всё ладно, — говорил иногда Ольст, показывая на белые линии. — Но вот ту телегу лучше с краю сдвинуть.

— С краю болотина, — тут же возражал густым басом Дарен. — Нечего туда двигать. Там прутовье густое.

— Так, может, в другую сторону? — спрашивал кто-то из сторожевиков. — Ближе к дальнему ряду.

Гудели, спорили, иной раз вскакивали, подходили к начертанному и до хрипоты лаялись, что-то доказывая или опровергая. Клесх слушал всех, всем давал высказаться.

— А дуру? Дуру ты куда собрался сажать? Туда что ли? — махал руками на упершегося Дарена злой Лашта. — Тебе круг обережный на версту чертить?

И хлопал себя по бедру, а Дарен басил:

— Сколько надо, столько и начертишь!

— Да он-то начертит, — тут же встревала Бьерга. — А силищи где столько взять, чтобы удержать, а? Мы тебя ратиться не учим? Вот и ты не лезь. Слушай, чего говорят-то. Не впусте болтают.

Клесх смотрел на них — разгоряченных, отстаивающих каждый своё, — на неровный рисунок на стене, на стёртые и вновь начертанные линии, слушал споры и молчал.

Лишь когда все вдоволь налаялись, не по разу переругались и смолкли, он сказал:

— Понял я вас. Всех услышал. И делать будем так, — Глава взял в руку камень и начал подправлять рисунок.

Глядели молча. А потом Донатос, за весь этот оборот не проронивший ни слова, в наступившей тишине сказал:

— Хоть кто-то у нас с головой вместо репы на плечах.

Бьерга хмыкнула. И когда все уже думали, что дело оговорено, встал с полу старший Ихторов выуч Любор и сказал:

— Глава, целителей надо по трём телегам рассадить. Тут, — он указал на рисунок: — Тут и здесь.

Клесх задумчиво посмотрел и кивнул:

— Молодец.

Любор сел, кожей чувствуя тяжелый взгляд наставника, но когда обернулся, Ихтор лишь провел рукой по лбу. Молодой лекарь всё понял — рукавом рубахи стёр выступивший пот. И пить захотелось смертельно.

От подёрнутого пеплом очага веяло холодом. В ставни ветер швырял потоки воды. Первая гроза весны… Гром грохотал так, словно над Цитаделью высоко в небесах сталкивались огромные камни. В такую грозу хорошо сидеть у камелька. Слушать мурлыканье кошки…

Увы, покой, который Ихтор за долгие годы привык считать домом, был пуст и неуютен… Словно никогда и не жил здесь никто.

Целитель сел на лавку и запустил ладони в волосы. Устал. И будто не хватает чего-то. Не понять только — чего. Словно душа уснула.

Скоро ехать. Надо проверить, всего ли в достатке. Узлы в дорогу уже собрали, но лишний раз перечесть не помешает. Выспаться опять же. Выучам оставить уроков, чтобы не перемаялись от скуки. Рэм, конечно, возьмет их в оборот. Да и Койра не отстанет. Они на время переймут послушников и продолжат занятия. Ольст будет гонять ратоборцев. Нэд тоже ребятами займется. Из колдунов, правда, остаются за креффов старшие парни. Но им уже можно доверить выучей. Там один Лаштин Хабор чего стоит. Что по силище, что по норову. Мимо него и мышь не прошмыгнет, не то что ленивый подлеток.

Ещё бы, конечно…

В дверь поскреблись. Ихтор вздрогнул. Он отвык от этого звука.

Острые коготки царапали старое дерево.

Крефф помедлил, но всё-таки поднялся и, прежде чем успел сообразить, что делает — потянул тяжелую створку. Вышло на одной привычке, нежели осмысленно.

Рыжая кошка смотрела на него с порога янтарными глазами.

— Зачем пришла? — спросил Ихтор.

Она зажмурилась.

— Зачем? — повторил мужчина.

Рыжка приходила прежде. Правда, всего несколько раз. И неизменно в обличье кошки, будто надеялась, что так ему проще окажется её впустить. Но для него она больше не была кошкой. И обережник сам себе сделался противен. А почему не хотел и вдумываться. То ли не сумел простить обмана, то ли страдал от уязвленного самолюбия, то ли… Хотя чего уж врать-то? Себе зачем?