Пленники Раздора (СИ) - Екатерина Казакова

И гордячка проревела на плече у Клёны весь вечер. Жалко её было — сил нет! Да только ведь и у подружки с любовью не ладилось. Впрочем, она о том молчала. Стыдно было.

Прошло несколько дней. Прибыли в Цитадель оставшиеся несколько обозов с ратоборцами. Стало ещё шумнее, ещё веселее. Мужикам молодым — раздолье. Поесть, отоспаться… Служкам же и приживалам — новые хлопоты.

Закружилась Клёна. То одно, то другое, некогда присесть, некогда закручиниться. Но о Фебре думать не переставала. Каждый день, каждый оборот. А поплакать, душу в тоске отвести не получалось — спать валилась чуть живая от усталости.

Однажды она шла в кузню, несла мясницкий тесак, на лезвии у которого появилась кривая зазубрина. Матрела наказала попросить железных дел мастера зазубрину убрать, а тесак наточить.

Возле кузни оказалось многолюдно. Клёна сробела. Одни мужики! Не обидят, конечно, но ведь всё равно — насмешники. Впрочем, обережникам было не до девчонки. Они передавали из рук в руки железные колючки, разглядывали их, проверяли пальцами на остроту, смеялись.

— Это кто ж выдумал такое? — подбрасывая в ладони железку, спросил молодой темноволосый колдун с отчаянно прозрачными, будто слепыми глазами.

— Торень! — отозвался подмастерье из кузни. — Светом белым клянусь, он. Пришёл к Главе и давай железкой этой трясти, мол, а ежели б конь наступил?

Обережники хохотали.

— А Глава? — снова спросил черноволосый.

— Что — Глава? — весело отозвался кузнец. — Глава дуболомов высечь наказал, а потом накрутить таких железок два мешка. Вот и крутим без сна и отдыха. Хотя, какой им отдых, все равно на задницы присесть не могут.

И снова взрыв хохота.

Клёна не поняла, чему они так веселятся, протиснулась между широкими спинами, чувствуя себя совсем маленькой, и отдала кузнецу тесак.

Мужчины затихли. Глядели с любопытством. Девушка же боялась — начнут смеяться вместо Тореня над ней — такой тоненькой, но с тяжелым топором. Нет, промолчали. А когда она уже назад возвращалась, её догнал тот самый — с глазами настолько белыми, что они казались незрячими.

— Постой, красавица, — сказал он и улыбнулся.

— Что? — поглядела на него Клёна.

— Давай помогу, — предложил он.

Девушка прижала к груди тесак, словно незнакомый обережник мог отнять его силой, и помотала головой:

— Не надо. Сама.

— Так я ведь помочь только, — сказал он и добавил, будто в объяснение: — Тошно.

— Сама, — упрямо повторила Клёна, развернулась и почти бегом отправилась прочь.

Мужчина смотрел ей вслед с улыбкой.

Снова они увиделись в Башне целителей, куда Клёну отправила Матрела — отнести Русте и хворому вою трапезу. Лекарь, уж который день без остановки готовил чёрный, как дёготь, и зловонный отвар. Сливал его в бочонок и тот стоял, рассылая смрад чуть не на версту вокруг.

По счастью Фебр сидел на лавке, возле крыльца, а с ним рядом и давешний колдун, увидев девушку, он улыбнулся, но она поглядела строго и обратилась к Фебру:

— Меня вот… Матрела прислала. Поесть вам с Рустой принесла… — ей не хотелось, чтобы он думал, будто она сама нарушила собственное же обещание — не ходить к нему, покуда не позовёт.

— Спасибо, птичка, — ответил Фебр, а мужчина, сидевший рядом с ним, промолчал, но глядел тепло.

Клёна смутилась и заторопилась. Отнесла корзину наверх, после чего ушла, не оглядываясь.

Велеш повернулся к другу:

— Красивая какая! — сказал колдун с восхищением. — Тебе обед в корзинке носит, а мне не доверила себя даже до поварни проводить.

Фебр кивнул:

— Она с характером.

Обережник в ответ на это хмыкнул:

— Так это из-за неё Нурлиса тебя козлом безногим называет?

— Чего? — дёрнулся вой.

Будь у Фебра обе ноги целы, вскочил бы, как ужаленный, а так, лишь подпрыгнул слегка.

Наузник усмехнулся и хлопнул друга по плечу:

— Повезло тебе, что бабка нынче редко из каморки своей выползает. Не то наслушался бы. Она едва не каждому, кто к ней заходит, рассказывает, как ты «козёл безногий над девочкой измываешься». И добавляет, мол, лучше бы Ихтор тебе вместо ноги другое что оттяпал.

У ратоборца на скулах обозначились желваки, а Велеш беззлобно рассмеялся:

— Ну уж, осерчал. Не держи сердца, не тебя одного она полощет. Меня увидела, говорит: «У, страхолюдина рыбьеглазая, опять ты тут?» Аж от сердца отлегло. Я ведь думал — померла.

— Помрёт она, — усмехнулся Фебр. — Как же.

…Серый лежал, заложив руки за голову и смотрел в небо. Лесная земля — мягкая и прохладная ласкала нагое тело. Рядом с вожаком, уткнувшись носом ему под мышку, дремала довольная волчица.

Женщины. Они всегда тянутся к сильному. Их не пугает опасность, потому что они по глупости думают, будто могут её приручить. Чем сильнее мужчина, тем сильнее их любопытство и желание. И каждой грезится, что именно она станет владычицей.

Серому не нужны были владычицы. Он брал любую из волчиц и потом легко заменял её другой, чтобы одна не чувствовала превосходства над остальными. Впрочем, несмотря на такое непостоянство, детей у вожака было наперечёт. Живых, пожалуй, сосчитаешь на пальцах одной руки. Это хорошо. Дети много едят.

По счастью, волчицы могли понести только во время гона. В иные месяцы они, хотя и охотно предавались телесным радостям, но не тяжелели. Иначе выводок Серого обожрал бы всю Стаю. А так их было то ли трое, то ли четверо. Он не помнил точно. Ему приносили, показывали. Дети и дети. Все одинаковые — сморщенные, красные, узкоглазые и орут.

Он не отличил бы одного от другого, а своего от чужого. Если только по запаху. Младенцы пахли отцом. Но и к орущим свёрткам, и к их матерям, вожак утрачивал интерес сразу же, как только они отходили на несколько шагов. Он быстро уставал от женщин. А от детей уставал быстрее вдвойне. От женщин же с детьми приходил в тоску и ярость мгновенно. За ним это уже заметили.

Наконец, Серому надоело лежать. Он поднялся, перешагнул через спящую девку и перекинулся. В лесу пахло весной. Такой вкусный, честный запах. Светла любила весну. Хорошо, что скоро они будут вместе — он, Светла, весна…

Двадцать Осенённых волков из его ближней стаи. Десять обычных — крепких и сильных, которых поведёт Лют. Десять Осенённых от кровососов, во главе со Званом. И ещё десятерых он отправит вперёд. Итого пятьдесят.

Мало какая девка может похвастаться, что ради неё поднялась черна толпа мужиков. Хотя, какие ей — дуре — мужики? Шишек ей, веток, черепков. Ну да этого добра в Переходах — необеримо. Пусть забавляется. Лишь бы тут. С ним. Рядом.