Венценосные супруги. Между любовью и властью. Тайны великих союзов - Жан-Франсуа Солнон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В этих последних словах заключено все: Александра как никогда верила, что ее призвание — спасти империю. Твердость, к каковой она призывала царя, не была признаком нечеловеческого характера; она добивалась блага для России и была настолько занята охраной самодержавия, что не допускала никакого послабления, не допускала никакой уступки. Непреклонность, жесткость, властолюбие сильнее, чем когда-либо занимали мысли Александры. Для нее военные неудачи были вызваны ни экономическими трудностями, ни дефицитом транспортного топлива, ни страшной нехваткой припасов. Во всем были виноваты исключительно генералы, их требовалось наказать: «Вот бы их повесить! Почему они так слабы? Будь суров с ними!» Кроме того, она призывала к суровости в отношении депутатов Думы, виновных в том, что захотели делить власть с царем. Представительский строй наводил на Александру ужас. «Это, — писала она Николаю, — должна быть твоя война и твой мир, честь нашей страны, а уж ни в коем случае не Думы; они не могут и слова сказать по поводу того, что касается наших дел»[315]. Александра неустанно отстаивала необходимость роспуска собрания: «Дума — гнилая», «Правит царь, а не Дума», «Разгоните Думу».
У внимательных наблюдателей, очевидцев народного волнения, вызывало тревогу то, что страна словно катилась в политический тупик, а послы Антанты, англичане и французы боялись революции, которая грозила сепаратным миром. Все умоляли об уступках. «Провозгласите Конституцию, — дал здравый совет дядя Николая великий князь Павел, — чтобы вызвать потрясение и выбить почву из-под ног всевозможных экстремистов»[316]. Но монархи, далекие от реальности, не понимающие происходящего, собрав последние силы, дали отказ.
Николай оставался заложником мифа о самодержавии и высокомерно заявлял: «Не я должен заслужить доверие моего народа. Он должен заслужить мое». Но временами к таким надменным интонациям добавлялась наивность: «Ситуация не настолько трагична, все устроится». Царь, казалось, бежал от забот в нарочитое равнодушие.
Более предприимчивая Александра назначала и снимала министров. В декабре 1916 г. она уволила председателя Совета Александра Трепова, провинившегося тем, что был врагом Распутина, преследовала Павла Игнатова, министра народного образования за то, что тот осмелился перечить государям, в январе 1917 г. назначила премьер-министром престарелого князя Н.Д. Голицина, поскольку он самоотверженно работал в благотворительных организациях, которые она возглавляла. Царица доверяла только тем, кто разделял ее взгляды, не заботясь об их компетенции. Исчезновение Распутина осталось без последствий. А известный политик, в недавнем прошлом пользовавшийся расположением старца Александр Протопопов оставался на должности министра внутренних дел, хотя и начал сходить с ума. В начале 1917 г. действовавшее правительство, практически полностью подчинявшееся царице, не сумело справиться с кризисом, вызванным затянувшейся войной.
Общественное мнение было настроено в отношении царицы очень негативно. Ее никогда не любили, а теперь просто ненавидели. О ней ходили всевозможные слухи: самым тяжким, хотя и несправедливым, было обвинение в германофилии под предлогом немецкого происхождения Александры. Царица же, получившая благодаря бабушке королеве Виктории английское воспитание, ощущала себя скорее британкой. Ее возмущала жестокость солдат кайзера в оккупированной Бельгии («Мне стыдно быть немкой», — сказала она тогда), она терпеть не могла императора Вильгельма II и отказалась принять тайных эмиссаров в разгар войны, несмотря на то что ее брат приехал из Гессена. Больше всего Александра сроднилась со страной, где она правила: она была русской, любила Россию и верила, что здесь ее любили. Удивительная самоотверженность, проявленная Александрой в военных госпиталях, ни к чему не привела: в глазах народа она оставалась «немкой», подобно тому как Мария Антуанетта, королева Франции была «австрийкой».
Хотя председатель Думы не принимал на свой счет подобную клевету, он тем не менее нашел смелость сказать царю, насколько критично и негативно настроена страна. Требовалась реформа политической системы. Россия надеялась на появление правительства, которое бы несло ответственность перед народным собранием, т. е. на первый шаг к полноценной конституционной монархии. Председатель Родзянко, обращаясь к государю, показывал, что он единственный, кто был способен взять на себя инициативу, поскольку его посредственное окружение было бессильно, и он резко отозвался о царице. «Ни для кого не секрет, — настаивал он, — что императрица помимо вас отдает распоряжения по управлению государством, министры ездят к ней с докладом и что по ее желанию неугодные быстро летят со своих мест и заменяются людьми совершенно неподготовленными. В стране растет негодование на императрицу, ненависть к ней… Для спасения вашей семьи вам надо, Ваше Величество, найти способ устранить императрицу от влияния на политические дела»[317].
Императрица-мать уже давно подумывала, как бы забрать у Александры власть. «Не знаю, как бы это могло произойти, — сказала она. — Возможно, она совсем сойдет с ума; возможно, что она окажется в монастыре или вовсе исчезнет»[318]. Родня императора разделяла желание избавить Николая от пагубного влияния жены, сослав ее, например, в Крым или монастырь, а некоторые подумывали о том, чтобы убедить Николая отречься в пользу сына и дать регентство великому князю Николаю или брату царя Михаилу. Близкие государя не желали быть втянутыми в надвигающуюся катастрофу.
Двоюродный брат Николая великий князь Александр уже сказал жестокие слова царице, упорно не хотевшей делиться властью с Думой: «Значит, вы готовы сдохнуть вместе с мужем. Но, внимание, мы не хотим последовать за вами в вашем безумном ослеплении… У вас нет никакого права втравлять нас в это бедствие»[319]. Назревал дворцовый переворот, который должен был предотвратить катастрофу. Получалось, отмечал Марк Ферро, что родственники отвернулись от императора накануне разразившейся революции.
Вместе в беде
Николай II, как обычно упорно не желавший уступать и уставший от упреков родни, решил вернуться в Ставку, которую покинул. Он уехал из Царского Села 22 февраля 1917 г. Ни частые народные собрания, ни остановка работ, вызванная повышением цен на продовольствие, ни призыв к манифестации, брошенный петроградскими[320] рабочими, ни экстремистские заявления, произносившиеся в Думе, не задержали Николая в столице. Александра, напротив, выступала в авангарде. Она злилась на депутатов («Я надеюсь, что Керенский будет повешен за свои отвратительные речи»), но старалась не провоцировать демонстрации («Не следует стрелять по толпе») в надежде вернуть спокойствие. Тем временем события развивались стремительно. 24 февраля на Невском проспекте пели «Марсельезу», на следующий день город был парализован, а вечером полиция где-то стреляла. 26 числа армия побраталась с бунтовщиками. 27 февраля — всеобщая забастовка переросла в революцию, Зимний дворец был захвачен[321].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});