Сдача и гибель советского интеллигента, Юрий Олеша - Аркадий Белинков

В случаях, когда вспять начинают течь реки, не менее неожиданным образом начинают течь мысли.

Тогда происходят события, легко вступающие в противоречие с истиной, но, по мнению осведомленных людей, приносящие громадную пользу.

Обладающие большими знаниями и опытом люди считают, что в отдельные периоды преимущественное значение должна иметь не истина, а острастка.

Это очень правильно.

Между прочим, при таком взгляде на вещи одного человека можно спутать с другим.

Или сделать с одним человеком то, что следует сделать с другим.

Мир утрачивает ненужную жесткость и обретает широкую гуманную и свободную пластичность.

Это приносит громадную пользу.

Если же истина теряет свое конструктоструктурное кристаллообразующее значение, вследствие чего (опускаю посредствующие звенья) на одного человека могут быть перенесены действия, предназначенные для другого, то появляются основания судить или не судить человека (полемически обостряю), или вместо одного человека судить другого.

Ну, а если можно немножко спутать в уголовном процессе, то в литературе и вовсе делай что хочешь.

Это очень хорошо.

Стали путать в литературе.

Ну и что?

Л а х т и н (читая газету). В белогвардейской газете "Россия" помещена статейка, где сказано, что вчера в некоем пансионе ты, советский гражданин Федотов, выстрелом из револьвера убил сотрудника газеты "России" Татарова... допускаю, что ты вышеуказанного Татарникова...

Федотов. Татарова.

Л а х т и н. Неважно. Я допускаю, что ты этого Татарникова не убил... Я верю даже, что у тебя и в мыслях не было стрелять в этого Татарниковского...

Федотов. Ложь.

З о т о в. А вы не помните такого Тверитинова? Я как-то осенью задержал его.

Следователь. А почему вы спрашиваете?..

Зотов. Да просто так... интересно... чем кончилось.

Следователь. Разберутся и с вашим Тверикиным. У нас брака не бывает.

Этот разговор начали в 1930 году два хороших, добрых, простых человека Федотов и Лахтин в пьесе Юрия Олеши "Список благодеяний", а продолжили в 1941 году два других хороших, добрых, простых человека Зотов и следователь в рассказе А. Солженицына "Случай на станции Кречетовка".

Больше десяти лет длившийся разговор договаривался еще больше десятилетия.

Разговор этот рос, крепчал, становился все громче, покрывал стоны и заглушал предостережительные голоса.

Предостережительные голоса утверждали, что страну захлестывает волна необоснованных репрессий.

Это называлось клеветой и категорически отвергалось.

Никакой разницы между первыми четырьмя и последними четырьмя репликами этого разговора нет: первые произносят люди с незыблемой и непоколебимой верой в свою правоту и последние произносят люди, уверенность которых в своей правоте непоколебима и незыблема.

В обоих случаях дело кончается жестокой расправой с людьми.

Но если трудно отличить героев первого диалога от героев второго и не удается обнаружить отличие в их поступках, то несомненна решающая непохожесть авторов.

Эта решающая непохожесть заключается в отношении к героям, в оценке их дел и в том, что Олеша очарован этими людьми и от души радуется их успехам, а Солженицын с горечью и отвращением видит преступность людей, не понимающих и не хотящих понимать ничего иного, кроме того, что им внушают. И поэтому Солженицын пишет о гибели невинного человека, а Юрий Олеша прибегает к разнообразным методам ведения следствия, чтобы подвести человека под расстрел.

Такое решающее несходство между первой и второй частью диалога совершенно естественно, потому что первую написал ничего не понявший писатель, а вторую - все понимающий.

Конечно, между непониманием Олеши и пониманием Солженицына лежит тридцать три года - срок, за который многому научился даже Илья Муромец. Но ведь люди могут понимать или не понимать совсем не потому, что они обретают исторический опыт. Были люди, которые многое понимали в год премьеры "Списка благодеяний", есть люди, которые ничего не поняли в год публикации "Случая на станции Кречетовка". А есть и такие, которые уже успели забыть то, что еще недавно так хорошо понимали.

Хронология наличествующего понимания на данное число представляет значительный интерес, несомненно выходящий за пределы только академического. Ведь из-за того, что писатель Юрий Олеша и некоторые другие наши самые умные, самые гуманные, самые большие писатели, а также бывший комбриг Федотов, лейтенант Зотов и много других прекрасных, простых, до конца преданных нашему делу людей никак не могли понять, что происходит, пришлось расплачиваться многим другим, не менее хорошим, чем Федотов и Зотов, людям - Мейерхольду, Мандельштаму, Бабелю, Пильняку, Солженицыну.

Юрий Олеша не понимал, во что превращаются люди, навязывающие другим противоестест-венные, сочиненные исторические законы. Он не подумал, до каких колоколен фанатизма могут подпрыгнуть прекрасные, простые люди, которым безразлично все, кроме победы. Он знать не желал, что люди, которые тупо и слепо верят только в себя, что люди, которые верят, будто лишь им дано знать правду, у которых не бывает брака, могут на некоторое время задержать наше поступательное движение.

Юрий Олеша написал, поставил и напечатал "Список благодеяний", увидел, что ничего страшного не произошло, и пошел жить дальше.

Это было началом новой дороги.

Сказав А среднего достоинства, последовательный человек Юрий Олеша быстро побежал вниз по тридцати трем ступенькам русской азбуки, задерживаясь иногда на самых нехороших буквах.

Об одной из таких задержек я сейчас расскажу вам.

Юрий Олеша начал думать немедленно.

Он придумал:

"Строгий юноша. Пьеса для кинематографа".

Эта пьеса была одним их первых произведений советской литературы о капитуляции человека перед сильной личностью, властителем и вождем.

Уже наступило время, когда стало ясным, что лояльности или компромисса мало.

И тогда Юрий Олеша начинает объяснять и оправдывать сдачу и гибель советского интеллигента.

От других подлых вещей на эту тему произведение Юрия Олеши отличалось лишь известной тщательностью отделки. Кроме этого, иногда создавалось впечатление, что автор еще не утратил способности в чем-то сомневаться и не приобрел уверенности в том, что он всегда прав.

Юрия Карловича Олешу всегда интересовала идея подчинения, поклонения, безоговорочного служения. Он говорил об этом с людьми, писал об этом сценарии и рассказы, изливался в записной книжке. Он связывал это с историей, философией и собственной судьбой. Он жаждал успеха, и понимал, что жажда может быть верной дорогой к успеху.