Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев

«Острые золотистые звездочки в карих глазах…» – о них-то тем более!

А о чем НЕЛЬЗЯ написать рассказ?

Наверное, о том, что зло торжествует над добром ОКОНЧАТЕЛЬНО. Ведь даже если предположить подобное, то окажется, что произведение искусства – в данном случае рассказ, хотя может быть и картина, и скульптура, и песня – начнет противоречить самой сути искусства и себя обессмыслит.

Я – не за «хеппи-энд». В шекспировском «Гамлете» в конце все порублены и заколоты без разбора, а текст все равно вдохновляет на жизнь, на любовь и борьбу, на раздумья и подвиг, на сомнение и страх.

На труд, конечно, никакой «Гамлет» не вдохновляет – все-таки принц: ему шпагой махать, да гоняться за призраками, да сумасшедшим прикидываться, да морочить голову очередной Офелии; на худой конец – философствовать с черепами.

Но сам Шекспир трудился.

И натрудил «Макбета», «Короля Лира», «Генриха Четвертого», «Ромео и Джульетту» – вещи, которые, как и вся литература, славны сами по себе: вне наших оценок, хороших или плохих, – все равно они вершина, твердая почва, на которую можно поставить ноги, чтобы действовать самому и в трудной ситуации поступить как нужно, а не как удобнее, спокойнее, легче.

Беда в том, что «как нужно» – такое понятие, которое нельзя ни вырастить в себе, подобно магическому кристаллу, ни просчитать интеллектом, ни приручить добрым сердцем или человеческой порядочностью, ни увести, как цыган вороного из помещичьей конюшни, ни снять, как хлеб с полей, ни добыть, как шкуру матерого волка, ни найти на дне бутылки, ни выглядеть в красоте любимой женщины или детской улыбке, ни вычитать в книгах, ни отыскать в путешествии, ни вынести из церкви, ни снять с последним вздохом с уст умирающего.

Бог – это ветер.

Тайская грамота

Я шел по джунглям и, словно грибы, собирал загадки. Здесь их было великое множество.

Вот муравейник висит на ветке. Где ж это видано? У нас (на Руси! – бью себя в грудь под майкой с надписью New York) так не положено, чтобы муравейники висели на ветках, а здесь – пожалуйста!

Или норка в земле – внутри небольшой глиняной пирамидки. Там норка живет?

Сам конус – от силы вершок, а отверстие – как монетка: круглое, ровное, словно кем-то сделанное. Я воткнул в него прутик. Он ушел в глубину больше чем на метр, но до дна не достал.

Такие пирамидки встречались часто, и было понятно, что это чье-то гнездо, но вот только чье?

А вдруг это улей?!

Я резко вытащил прутик назад.

…Сколько неведомого таится в джунглях, но это диковина только для нас, чужаков, европейцев, а здесь это существует уже много тысяч лет, успели смениться миллионы поколений; все растет и множится, охотится и умирает, сбрасывает лепестки и одевается лепестками – обычная жизнь тропического леса…

И зачем природе такое разнообразие? Чтобы человек бесконечно удивлялся? Чтобы каждодневно смотрел на жизнь и испытывал любовь-недоумение к ней? Неослабевающее, мистическое притяжение?

А как же самоубийцы?

На берегу реки я спугнул животное – звук был такой, как по камню копытами (вероятно, олень или дикая коза). Куст затрещал, ходуном заходили его сабельные побеги, однако я не струсил и пошел вперед.

На песчаном пятачке отпечатался крупный трехпалый след – не копыто и не когти. Опять загадка!

Варан? Муравьед?

Разве пальмы ответят…

Я уже привык, что наши вопросы остаются без ответа.

Смотришь в Книгу Джунглей, как неграмотный в букварь, понимаешь, что тут прячется живая речь и конкретное содержание, но его не разобрать, как будто цепочки позабытых иероглифов.

Мои прекрасные спутницы более всего были очарованы, конечно, пиявками. Они аж визжали от восторга и ужаса: «Спасите-помогите!» – когда те на них напали и присосались к девчоночьим пяткам и икрам.

Лицо у одной обескураженно покраснело, а бровки – домиком.

Кай – проводник, бывалый растаман в алых шароварах и тростниковой шляпе, худой как жердь, – от души рассмеялся, показав беззубый рот, и афористично утешил:

– Crying lady is beautiful and sexy.

Он же объяснил, что глиняные пирамидки – колонии цикад.

Вернувшись в Россию, я поехал поздравлять знакомую журналистку с прошедшим днем рождения, но ее накануне бросил молодой человек, и она расплакалась, рассказывая об этом. Мы с ней стояли в заснеженном дворике. Ее хотелось обнять и ободрить.

Вот угадайте – что я сказал?

На нее подействовало: она улыбнулась и вытерла слезы на смугловатом лице. Тайская грамота пригодилась и в России!

Все надо знать, уметь и не сдаваться.

Трехпалый след ноги, оставленный в песке на берегу реки Сок, принадлежал тапиру.

Великие мангры

Мангры – это древнее, воинственное племя.

Подобно другим воинственным племенам, они боролись за господство над миром в те времена, когда об Александре Македонском не слышали даже в самой Македонии.

И вот ушли гунны, свирепые галлы спрятали мечи, степные скифы сломали луки.

Ацтеки и майя растворились в истории.

Гай Юлий Цезарь перечисляет триумфы, загибая пальцы: понтийский, галльский, африканский, испанский, александрийский, – но эта музыка существует лишь в книгах.

Исчезли мушкетеры, конкистадоры и викинги.

Египетские пирамиды стали фетишем для туристов.

Нет ни художников, ни писателей, ни поэтов.

Нет и влюбленных.

А мангры остались, и из маленького тритона – полурыбы, полуамфибии, пригревшейся на скользком корне в часы отлива, – глядят неподвижные глаза Бонапарта.

На Сиамском заливе

Никогда не устанут человеческие ноги ходить, руки делать, а сердце биться.

Вот во что воистину хочется верить.

В поезде с нами ехал молодой, наголо бритый, загорелый поляк с имиджем одинокого волка, из тех, которые снимают «baby на одну ночь», – у него был хмурый, твердый взгляд и открытая улыбка, а ноги в какой-то буроватой сыпи.

Железнодорожная станция Пранбури утопала в цветах. Мы даже подумали, что ее начальник раньше был садовником или цветоводом. А может быть, просто это была его неосуществленная мечта, и когда нужда заставила занять унылую, казенную должность, он и здесь от нее не отказался, превратив вверенное ему рабочее место в райский уголок.

К побережью залива в целях экономии добирались автостопом. Вислоухие коровы, тощие, как лошади, паслись вдоль дороги. Рыбацкие деревни жили размеренной, тихой жизнью.

Над болотистыми равнинами с плантациями креветок, обнесенными сетчатыми изгородями, возвышались утесы. Стаи белых голенастых птиц бродили по болотине в поисках пищи.

Дорога была ровная, с отличным асфальтом.

Вдоль пляжа тянулась цепочка казуарин – высоких деревьев, похожих на наши лиственницы. В полосе прибоя, как блины из слизи, валялись дохлые медузы.

Мы стали лагерем