Культ Ктулху (сборник) - Коллектив авторов

Тамошний случай вышел особенно шокирующим. Некий пастор Стулькен, практически глухой по причине почтенного возраста, сидел за ранним завтраком в окружении любимых домочадцев: Теобальд, его старшенький, важно дымил трубкой с длиннющим, на студенческий манер, мундштуком; Йетте, преданная жена и хозяйка дома, Михен, Тинхе – все четырнадцать членов семейства расселись вокруг стола. Седобородый старец развернул свежепринесенную английскую газету и принялся читать домашним вслух «Гибель сэра Роджера Торнтона». Он как раз добрался до странного чужеземного слова «Амалан» и сделал паузу, чтобы укрепить себя глотком кофе. Сразу же после этого он обнаружил, что все его родичи бесследно пропали, а стол окружен пурпурными сгустками какой-то слизи. Из одного торчала трубка с длинным мундштуком.

Все четырнадцать душ прибрал к себе Господь. Благочестивый старец, само собой, лишился чувств.

Неделю спустя Земля потеряла более половины населения. Наконец пролить хоть какой-то свет на ситуацию поручили одному немецкому ученому. Тот факт, что неуязвимыми для заразы оказались только глухие и глухонемые, лег в основу теории, что эпидемия явилась феноменом не биологического, а, скорее, акустического характера. В уединении своего кабинета он накропал длинное научное исследование по теме, затем дал объявление о публичной лекции, снабженное несколькими громкими лозунгами. Объяснение его основывалось на одном темном индийском религиозном тексте, живописавшем возникновение астральных и флюидных вихрей вследствие произнесения вслух некоторых слов, часто встречающихся в магических заклинаниях. Этот мнимый предрассудок, утверждал ученый муж, ныне обрел смысл, благодаря самым современным достижениям в области вибрации и излучения. Лекция была прочитана в Берлине и при таком скоплении заинтересованной публики, что докладчику понадобился мегафон для зачитывания длинных пассажей из его весьма ученой рукописи.

Историческое выступление завершилось так:

– А теперь отправляйтесь к отоларингологу, и пусть он сделает вас глухими, дабы вы при любых обстоятельствах были защищены от слова, которое ни за что нельзя произносить вслух, – а именно «Амалан»!

Секундой позже лектор и вся его аудитория представляли собой не более чем комки лиловой слизи. К счастью, рукопись никуда не делась. Со временем она обрела широкое хождение и тем спасла человеческий род от полного уничтожения.

Несколько десятилетий спустя – то есть году к 1950-му – новая, поголовно глухая раса населяла земной шар. У нее были другие привычки другие обычаи; даже чины и законы собственности – все изменилось. Миром теперь заправлял отоларинголог. Музыкальные партитуры отправились в мусорную корзину – где их уже дожидались алхимические трактаты Средних веков; Моцарт, Бетховен и Вагнер составили компанию Альберту Великому и Бомбасту Парацельсу. Лишь там и сям в пыточных камерах, именуемых музеями, одинокое пыльное пианино еще щерит свои желтые зубы.

(Постскриптум автора: почтеннейшему читателю категорически не рекомендуется публичное чтение вышеизложенного вслух.)

Ричард Ф. Сирайт и Франклин Сирайт. Туманы смерти

Пнеф-Тааль ждал.

Терпеливо.

Больше четырех миллиардов лет Пнеф-Тааль терпеливо ждал, а время шло. Он знал, что когда-нибудь – через пять, десять, пятнадцать миллионов лет в будущем – шанс явится, и он его не упустит.

Он будет ждать. Он будет готов.

Пнеф-Тааль пришел на эту планету, когда она, еще совсем юная, оправлялась после титанического шока своего космического рождения, и с тех самых пор разум его не спал. Даже запертый в каменном склепе-пещере властью Старших Богов – а это иго даже он не в силах был сбросить, – он поддерживал в себе спящую жизнь силой иномирского интеллекта, который так и не принял своего поражения и с ним не смирился. Когда он впервые прибыл на Землю, лишь вступившую тогда в свое предначальное бытие – ей еще и пятисот миллионов лет не исполнилось! – она представляла собой огненный шар пока не застывшей, расплавленной материи.

Миллиарды и многие миллионы лет прошли, пока Земля остывала и на ней развивалась атмосфера – решительно необходимая, чтобы поддерживать жизнь, ввергнутую в проявленность одним могучим взрывом, что царственно повелел кое-каким молекулярным частицам образовать органические соединения, не теряя времени зря. Пока эта жизнь демонстрировала свою неповторимость, усердно делясь на равные и одинаковые элементы, Пнеф-Тааль созерцал это эмбрионическое буйство безо всякого интереса. Развитию многоклеточных живых организмов, плававших в соленых морях и, в конце концов, сумевших обзавестись неким примитивным разумом, он не уделил особого внимания. К пермутациям жизненных форм, вскоре решивших покорить сушу, он отнесся с полнейшим безразличием. Впрочем, тюрьма не наскучила Пнеф-Таалю, ибо его разум обладал способностью в мгновение ока одолевать космические просторы, постигать тайны дальних галактик и отдельных звездных скоплений, проникать в мысли жителей практически бесконечного ассортимента обитаемых планет, представлявших для него хоть какой-то интерес. Мало чего во всей вселенной он действительно не знал – вот разве что как вырваться из оков, наложенных Старшими Богами. А годы шли – миллионы миллионов лет утекали, как вода, и землю громовой стопой уже попирали гигантские рептилии – одаренные малым и смутным сознанием твари, чьим единственным занятием было нескончаемое поддержание собственной жизни посредством набивания вечно пустых желудков.

Пнеф-Тааль прекрасно их понимал. Он стремился к тому же.

Человек ступил на землю, а он все ждал. Цивилизации возносились на пламенеющие высоты и гибли, а он все был погружен в свои мысли – и страдал от голода, способного изничтожить целые галактики! Он думал о том, чем займется, когда вновь вернет себе свободу, которой когда-то наслаждался, когда испещренное звездами мироздание вновь станет ему пиршественным чертогом.

И, перефразируя «Элтдаунские осколки»,

…с поражающей внезапностью сия разумная сущность – могущественная, мнимо неуничтожимая, квазибессмертная – осознала невероятную истину, на мгновение оглушившую ее разум слепящей вспышкой: ее больше ничто не удерживало!

Алан Хасрад, репортер «Аркхэм дэйли ньюс» сидел в своем заставленном книгами кабинете, читая вечернюю почту. Он задумчиво почесал свой внушительный нос и еще раз углубился в весьма любопытное письмо от некоего Б. С. Флетчера, которое только что закончил читать во второй раз. Подтекст у письма был неопределенно зловещий, однако, природа угрозы, на которую так прозрачно намекал автор, осталась нераскрыта. В итоге у Алана создалось впечатление, что над писавшим нависло какое-то неназванное, но вполне реальное зло. Искренний страх (хотя и не ужас, ибо изъяснялся Флетчер с совершенным самообладанием) будто бы сам собою выглядывал из-за мнимо обыденных, даже небрежных слов.

С отправителем Алан был незнаком. Писал тот быстрым академическим почерком; выбор слов и манера сцеплять их в предложения выдавали обладателя недюжинных знаний. В письме объяснялось, что в свое время отправителю доводилось читать о ряде дел весьма таинственного свойства, к которым был причастен Алан, – о событиях поистине причудливых, фантастических; и по этой причине, наряду с заслуженной Аланом репутацией уважаемого журналиста, Флетчер усмотрел в нем возможный источник помощи в некоем затруднении, с которым давеча столкнулся. Он вскользь упомянул, что почти год тому назад удалился на покой и поселился в небольшом и почти отрезанном от мира коттедже на Мглистом озере, что возле Брамвелла – с этой частью Массачусетса Алан был до некоторой степени знаком. Далее автор с двусмысленной сдержанностью упоминал некие необъяснимые явления, причиняющие всей округе немалое беспокойство, но замечал, что было бы нежелательно доверять подробности почте, и что если бы Алан приехал лично, то стал бы свидетелем весьма интересной и убедительной демонстрации.