Пришельцы. Земля завоеванная (сборник) - Роман Злотников

Эта обнаженная красота сминала сердце, как властная ладонь сминает мокрую бумагу, – потому что «обнаженный» значит «беззащитный».

Красота, представшая перед Тони, была беззащитной.

Все предметы были аккуратно разложены, расставлены, развешаны и снабжены ярлычками – а Тони казалось, что они беспорядочно сгрудились, сбились вместе, прижимаясь друг к другу, словно заложники под дулом автомата, столько в них было отчаяния и безнадежности. Тони доводилось по долгу службы бывать в музейных запасниках, где очередные шедевры ждали своей очереди – но даже там он не видел ничего подобного. Там их изучали. Там они могли надеяться на просторные залы музея. Здесь они были заброшенными, как дети алкоголиков – испуганные и ненужные.

Раньше Тони приписал бы это ощущение своей впечатлительности.

Теперь он знал, откуда он берется.

– Да как же с ними так можно… – вымолвил он почти умоляюще.

Он был полицейским, он видел кровь и смерть, он многое повидал. И все же сейчас душа его дрожала, как слеза на кончиках ресниц.

За его спиной Грант резко и тяжело выдохнул. Даже самая неистовая ругань не передала бы и десятой части убийственного гнева, который вместил в себя этот выдох.

– Сколько здесь… – Тони не договорил, не мог заставить себя договорить вопрос до конца. Но Грант его понял.

– Много, – хмуро ответил Грант. – Больше половины.

Тони знал, как утешить спасенного ребенка. Ему доводилось это делать. Но как утешить детей, которых он даже не видит? Изголодавшихся перепуганных детей, которых здесь больше половины?

– Все будет хорошо, – негромко произнес Грант, и Тони не понял, кого он сейчас успокаивает – маленьких цукумогами или его, Тони Эпплгейта.

– А еще, – внезапно добавил Грант с торжествующей злостью, – сейчас будет весело. К нам сюда идет хомяк-эстет. Собственной персоной.

Для такого грузного человека, как Кевин Олдербой, походка у него была удивительно легкой и бесшумной. Он словно бы не подошел, а сразу возник в дверном проеме – низкорослый, коренастый, почти квадратный. Его массивное лицо было совершенно неподвижно – как если бы он, не в силах выбрать между страхом, изумлением и гневом, не чувствовал в итоге вообще ничего.

– Вы… вы… – наконец выговорил он с усилием, – вы… что… откуда… как вы сюда вошли?

– Вообще-то через дверь, – учтиво сообщил Грант.

– А я думал, вы хоть поинтересуетесь, кто мы такие, – попенял ему Тони и жестко добавил: – Интерпол. Попрошу проследовать с нами.

– Интерпол не уполномочен производить аресты! – неожиданно отмер Олдербой.

– А кто тут говорит об аресте? – приятно удивился Грант. – Мы всего лишь оказываем вам любезность. Предлагаем подвезти вас до ближайшего полицейского участка.

– Верно, – подтвердил Тони. – А уже там вам все будет. И арест будет, и ордер, как полагается, и права зачитают…

– Идиоты! – набычился Олдербой, стремительно темнея лицом. – Вы что же думаете, я сидеть буду?! С моими адвокатами? С моими деньгами? С моими связями?

– В самом деле? – ласково осведомился Грант. – А я полагаю, будете. Причем полный срок. Без апелляций и амнистий. В противном случае я буду очень удивлен. Очень.

Тони не мог видеть Гранта, стоявшего у него за плечом. Но он слышал его голос. И видел, как брыластая физиономия Кевина Олдербоя приобретает цвет размокшего крахмала.

– Д-д-ддда… – с трудом выдавил Олдербой и быстро угодливо закивал.

Тони не знал, чем именно грозит Олдербою возможное удивление Гранта. Но Олдербой знал, что он увидел в глазах полицейского, – и боялся этого куда больше, чем тюремного срока.

– Эк ты его, – хмыкнул Тони, обернувшись к Гранту. – Не круто?

– Нет, – отрезал Грант. – В самый раз.

Сейчас Тони нипочем не назвал бы его взгляд мягким. В глубине глаз цукумогами медленно ворочалось, затихая, нечто такое, чему нет названия ни на одном человеческом языке.

– Тони, – почти спокойно произнес Грант. – Представь себе, что твоих племянников какой-то придурок похитил, запер и морил голодом просто потому, что это хорошее вложение денег.

– Ну, на то мы и копы, чтобы ловить таких придурков, – рассудительно ответил Тони.

Грант кивнул.

– Ну что, хомяк-эстет, – обратился он к Олдербою уже вполне нормальным тоном, – поехали.

В участке Олдербой закатил такое представление, что оно вошло в местные легенды. Он пытался вешаться растерянным полицейским на шею, подвывая и всхлипывая от облегчения. Он признавался сразу всем и сразу во всем. Да что там – он был готов сам себя арестовать, а возможно, даже повесить, лишь бы никогда и ничем не удивить Гранта Лестрейда. Угомонился он только в камере – предварительно взяв со всех присутствующих самое честное слово, что они вот прямо сей момент поедут в «Вершину», чтобы изъять краденые шедевры.

Впрочем, вывоз их удалось завершить только далеко за полночь. В последнем по счету бронированном автомобиле, увозившем из «Вершины» «Регину в белом» и этюды Пикассо, ехали, сопровождая их, Тони Эпплгейт и Грант Лестрейд.

– О чем загрустил? – окликнул Грант напарника.

Действительно, печалиться было не о чем. Дело раскрыто, Олдербой арестован, украденные произведения искусства найдены, цукумогами спасены. И все же Грант угадал.

– Знаешь, – негромко ответил Тони, не сводя глаз с «Регины», – я ведь всегда знал, что ты живой.

Всегда. Только став взрослым, Тони забыл свое знание. А детям, которые родятся у него когда-нибудь, нечего будет забывать. Они будут не знать, а всего лишь верить. Это не было вполне осознанной мыслью – скорее, ощущением. Однако именно оно наполняло Тони невнятной печалью. Он не мог ничего толком сказать об этой печали – но Грант и не нуждался в словах. Ведь он был когда-то плюшевым инспектором. Другом детства. Грант помнил о Тони такое, чего он и сам о себе не помнил, и понимал в нем то, чего он сам в себе не понимал.

– Дети твоей семьи очень бережно относятся к игрушкам, – улыбнулся Грант.

Это было обещанием. Четким и недвусмысленным.

Где-то далеко, в пока еще неопределенном будущем, в котором Тони предстояло сделаться не просто копом, а женатым копом, его детей уже ждет цукумогами. И они обязательно поймут, что их любимая игрушка – живая.

Просто не смогут не понять.

Александр Шакилов

Стартап

В темноте зацепившись ногой за миноискатель, Серега тихонько, но от души выругался. Мизинец на ноге ушиб, теперь, блин, распухнет, посинеет. Хорошо, баба Вера – Вера Дмитриевна – не проснулась. Даже из-за дубовой двери слышен был ее могучий, сотрясающий стены храп.