Культура времен Апокалипсиса - Адам Парфрей

В случае человека, восседающего на вершине пищевой цепочки и при этом не обладающего способностью должным образом ограничивать рост собственной популяции, может оказаться, что спасение его вида лежит в склонности к убийству себе подобных. Типично человеческий институт войны, подразумевающий массовое убийство собратьев-гуманоидов, являл бы собой основу того самого контроля за популяцией, если бы не был серьезно расстроен — ведь не существует ни одной человеческой культуры, в которой участие в войне принимали бы молодые женщины. Поэтому даже крупное уменьшение популяции в результате войны касается лишь мужчин и отражается лишь на текущем поколении. Уже следующее поколение вступает в полную силу, более того, согласно естественному закону демографического взрыва, разрастается даже больше, хотя все женщины и оплодотворяются благодаря гибкости очень небольшого количества мужчин. В действительности, эволюция войны хоть и была переменчивой, но в целом вела не туда: на ранних стадиях ее развития было больше войн, уносивших также умеренное количество гражданских. Но по причуде трагикомической судьбы человечества именно тогда, когда войны оказались способны уничтожать действительно значительные доли женщин, пригодных к деторождению, — как показали бомбардировки гражданского населения во Вторую Мировую Войну — военные технологии вышли на уровень, при котором подобные крупномасштабные войны, способные оказывать значительный демографический эффект, стали попросту невозможны.

У Гарольда МакНила, иллюстратора Пенти Линколы, есть свой вебсайт: www.third-camelot.com. Связаться с ним можно почтовому адресу:

Third Camelot, P.O. Box 194, Beaver, OR 97108.

Email: [email protected].

Тед Качинский

КОРАБЛЬ ДУРАКОВ

Когда-то давным-давно капитан и его помощники на одном корабле впали в такое самодовольство, восторгаясь своим искусством мореплавания, так переполнились спесью и настолько поразились самим себе, что сошли с ума от всего этого. Они взяли курс на север и плыли до тех пор, пока не натолкнулись на айсберги и опасных врагов, но они продолжили плыть дальше на север, где плавание становилось все более и более рискованным. Они плыли туда лишь для того, чтобы дать себе возможность продемонстрировать еще более выдающееся мастерство мореплавания.

Поскольку корабль пересекал все более высокие широты, пассажиры и команда начали испытывать больше неудобств. Они стали ссориться между собой и жаловаться на условия, в которых им приходилось жить.

«Разрази мои шпангоуты, — выругался один искусный моряк, — если это не самое худшее путешествие в моей жизни. Палуба вся скользкая ото льда; когда я стою на вахте, ветер врезается мне под куртку, словно нож; когда я беру рифы на фоке, я каждый раз почти отмораживаю себе пальцы; и все, что я получаю за это, — какие-то жалкие пять шиллингов в месяц!»

«И вы думаете, что вам не везет! — воскликнула одна пассажирка. — Я не могу спать, потому что дрожу от холода. У женщин на этом корабле меньше одеял, чем у мужчин. Это не справедливо!»

В разговор вступил моряк-мексиканец. «Chingado![146] Я получаю всего лишь половину жалованья моряков-англо-американцев. Нам нужно много еды, чтобы не замерзнуть в этом климате, а я не получаю свою долю; англо-американцы получают больше. Но хуже всего то, что помощники отдают мне приказы на английском, а не на испанском».

«У меня больше причин жаловаться, чем у кого-либо, — объявил моряк из американских индейцев. — Если бы бледнолицые не обокрали меня, лишив земли предков, меня вообще не было бы на этой посудине, здесь, где плавают айсберги и дуют ледяные ветры. Я просто плавал бы себе на каноэ где-нибудь на славном, спокойном озере. Я заслуживаю компенсации. Самое малое, капитан должен разрешить мне устраивать игру в кости, чтобы я мог заработать немного деньжат».

Заговорил боцман: «Вчера первый помощник обозвал меня “фруктом” всего лишь потому, что я сосу члены. Я имею право отсасывать без того, чтобы меня как-то за это называли!»

«На этом корабле плохо обращаются не только с людьми, — вмешалась любительница животных из числа пассажиров, ее голос просто дрожал от негодования. — Вот, на прошлой неделе я видела, как второй помощник целых два раза пнул корабельную собаку!»

Среди пассажиров был и профессор колледжа. Стиснув руки, он воскликнул:

«Все это просто ужасно! Это безнравственно! Это проявления расизма, половой дискриминации, гомофобии и эксплуатации рабочего класса! Это дискриминация! Мы должны свершить социальное правосудие: назначить мексиканскому моряку такое же жалованье, как у остальных, повысить жалованье всем морякам, предоставить компенсацию индейцу, выдать женщинам столько же одеял, сколько мужчинам, гарантировать право сосать член и больше никогда не пинать собак!»

«Так, так!» — закричали пассажиры. «Мы — за! — прокричала команда. — Это дискриминация! Мы должны требовать реализации своих прав!»

Тут прочистил горло юнга.

«Гм. У всех вас есть основания для жалоб. Но мне кажется, что на самом деле вам нужно развернуть этот корабль и направить его назад, на юг, потому что если мы продолжим плыть на север, то наверняка рано или потерпим кораблекрушение, и тогда все ваши зарплаты, одеяла и ваше право сосать член вас не спасут, ибо мы все пойдем ко дну».

Но никто не обратил внимания на него внимания, потому что он был всего-навсего юнгой.

Капитан и его помощники наблюдали за этим спором со своего поста на юте. Они смотрели и слушали. Теперь они улыбались и перемигивались, и по знаку капитана третий помощник сошел вниз с юта, медленно подошел к тому месту, где собрались пассажиры и команда. Он придал своему лицу очень серьезное выражение и заговорил:

«Мы, офицеры, должны признать, что на этом корабле действительно были допущены некоторые непростительные вещи. Мы не осознавали, насколько плоха ситуация, пока не услышали ваши жалобы. Мы люди доброжелательные и хотим поступать с вами по справедливости. Однако — ну — капитан довольно консервативен и твердо стоит на своем, и, возможно, его необходимо чуть-чуть подтолкнуть, прежде чем он начнет что-то существенно менять. Лично я считаю, что, если вы будете энергично протестовать — но неизменно мирно и не нарушая правил, действующих на корабле, — то вы могли бы вывести капитана из апатии и заставить взглянуть на те самые проблемы, на которые вы так справедливо жалуетесь».

Сказав это, третий помощник отправился обратно на ют. Пока он шел, пассажиры и команда кричали ему вслед «Умеренный! Реформатор! Либерал-святоша! Марионетка капитана!» Но, тем не менее, они сделали так, как сказал третий помощник. Они сбились в кучу перед ютом, стали оскорблять офицеров и требовать защиты своих прав. «Я хочу, чтобы мне повысили жалованье и улучшили условия труда!» — кричал опытный моряк. «Одинаковое количество одеял для женщин!» — доносилось от пассажирки. «Я хочу, чтобы мне приказывали на испанском!» — требовал моряк-мексиканец. «Я хочу получить право играть в кости!» — надрывался моряк-индеец. «Я не хочу, чтобы меня называли фруктом!» — вопил боцман. «Чтобы больше не пинали собак!» — требовала защитница животных. «Даешь революцию!» — агитировал профессор.

Капитан и его помощники столпились и совещались несколько минут, без конца перемигиваясь, кивая и улыбаясь друг другу.

Затем капитан подошел к передней части юта и с крайне благожелательным видом объявил, что жалованье опытному моряку будет поднято до шести шиллингов в месяц; моряк-мексиканец будет получать две трети от жалованья англо-американца, а приказ брать рифы на фоке будет отдаваться ему на испанском; пассажирки получат еще по одному одеялу; индейцу позволят устраивать игру в кости по субботам вечером; боцмана не будут обзывать фруктом, пока он будет сохранять свои дела в тайне; и собаке не будут давать пинка, пока она не совершит какую-нибудь очевидную гадость, например, не украдет еду с камбуза.

Пассажиры с командой отпраздновали получение этих уступок как великую победу, однако на следующее утро они снова почувствовали разочарование.

«Шесть шиллингов в месяц — это сущие гроши, и я все так же отмораживаю себе пальцы, когда беру рифы на фоке», — ворчал опытный моряк. «Мне опять не платят столько же, сколько англо-американцам, и не дают еды в количестве, достаточном в таком климате», — говорил моряк-мексиканец. «Нам, женщинам, по-прежнему не хватает одеял, чтобы согреться», — твердила пассажирка. Похожие жалобы раздавались от других членов команды и пассажиров, а профессор подзадоривал их.

Когда все жалобы были озвучены, заговорил юнга — на этот раз громче, чтобы остальным уже было не так легко его проигнорировать: