Доказательство Канта - Елена Янова

— Это ты зря. Люди — величина переменная. Они появляются в твоей жизни, потом уходят, кого-то отпускаешь легко, а кого, бывает, очень тяжело. Такова суровая правда жизни. Но ты-то остаешься. — Штатный гений изо всех сил старался меня подбодрить, как умел, и я с грустной улыбкой оценил его старания.

— Я понимаю. Но я никогда не думал, что ошибаться в людях так сложно и больно.

— А что-то в этом мире не несет боль и страдания? Вон, посмотри на свою обожаемую кремнийорганическую реальность. — Тайвин сорвал травинку. — Там регулярно кто-то кого-то ест, есть редуценты, есть продуценты, есть консументы нескольких порядков… Все как в жизни. Кто-то готов тебе платочек подать и убрать за тобой продукты жизнедеятельности, кто-то тебя поддержит, а кто-то и укусит. Возможно, что и до крови, а то и загрызет от широты души.

— Твоя биологическая философия меня сейчас очень впечатлила, — съехидничал я. — Как ты вообще за пределы купола-то вышел? Ты же перестраховщик знатный.

— А я тебе доверяю, — сообщил мне штатный гений. — Ты же говорил как-то, что справишься с нелегкой задачей защитить мои очки. Этого недостаточно?

Я, понимая, что еще чуть-чуть, и я позорно расплачусь от нахлынувшего на меня сложного комплексного ощущения неизбывной грусти, перемешанного с экзистенциальной осенней тоской и ощущением признательности другу, посмотрел вдаль на великолепие заката и со всей душой, которую смог найти, произнес, положа ученому руку на плечо:

— Достаточно, Тай. Это ты очень важную для меня сейчас вещь сказал. Спасибо.

Мы немного помолчали, и вдруг за спиной раздался шорох. Один за другим выходили мои ребята, молча садясь рядом. Когда рядом со мной по левую руку приземлился Роман, я не смог промолчать.

— Заговор против короны.

— А ты ее сними и протри тряпочкой, а то запылилась слегка, — посоветовал невозмутимый Берц. Ребята захихикали, и я, чуть приободрившись, несмело им улыбнулся.

— Я…

— Не только тебе было плохо, Чез. Поступок Максимиллианы… он по всем ударил неплохо так. Как хуком справа, — вздохнул мой серый кардинал, и я понял, что меня отпустило. Какими бы ни были мотивы Макс, в конечном итоге жизнь продолжается и будет продолжаться, что бы по этому поводу ни думал я сам, и меня не спросит. И если я готов провести ее в тоске, печали и депрессии, то это будет сугубо мой личный выбор, вот только я подобной судьбы для себя не хотел.

Скрепя сердце, я глубоко выдохнул и окинул взглядом Корпус первопроходцев, оперативный отдел. Ребята напряженно ждали моего вердикта, а я медлил, заново рассматривая удивительные краски Шестого. Ало-фиолетовые всплески огня дробились во фрактальных полупрозрачных разводах стволов кустарников, мимо пролетела, едва шелестя крыльями, небольшая стимфала, сверкая светло-голубым оперением, а из-под ноги Тайвина я на автомате достал и отпустил восвояси орфа, вознамерившегося на коленку к гению залезть и полюбопытствовать, кто это тут сидит и путь ему к норе загораживает. Штатный гений вздрогнул, но ничего не сказал.

Что еще преподнесет нам кремнийорганическая реальность, непостижимая, нереальная, но весомая, зримая и ощущаемая, как категорический императив в доказательстве Канта? Неужели я вот так готов взять и пустить свою жизнь, работу, ребят под откос только потому, что не могу справиться с самим собой и пережить предательство боевой подруги, вздумавшей открыть на меня охоту и погрязшей в кем-то тщательно спланированных интригах с головой, как Ном в колонии заплевавших его с ног до головы дактилей? Я мотнул головой. Нет, этого я себе позволить не могу. В конце концов, одна штатная единица выбыла, но я несу ответственность еще за четырнадцать человек. И они готовы идти со мной или за мной хоть в огонь, хоть в воду, хоть в космос.

Я решительно поднялся и произнес:

— Так. У нас вакантное место освободилось. По штату нам положено пятнадцать боевых единиц плюс начальство, а нас теперь только четырнадцать и я сверху.

Ребята повскакивали с земли, окружили меня, и Берц с удовлетворением в голосе произнес:

— Я смотрю, ты пришел в себя.

— А я из себя особо и не уходил, — подмигнул ему я. И, хотя мне по-прежнему было очень больно, я уже твердо знал, что оклемаюсь. Поэтому, хитро прищурившись, выдал обычную свою фразу, на которую услышал слаженный хор ответов: — Я в себе, с вами и у себя самого. Если что…

— Свистнем!

Интерлюдия 16

Отзвуки доблести

Боевая валькирия раздраженно перекинула светло-медную косу с бронзовым отливом с плеча за спину и с силой ударила кулаком о столешницу. Стол, ничем перед не провинившийся, отозвался нервным деревянным треском, но устоял. Чертова подписка о неразглашении… Кто ее за руку дернул с этими бумажками не к Чезу пойти напрямую, а к Аристарху Вениаминовичу? А кто — за язык и за пальцы, когда соглашалась бумажки подкидывать, флаеры портить, в ряды «Апостола» без оглядки шагать и подпись свою под подпиской ставить?

Она вскочила с дивана и принялась нарезать круги вокруг стола, время от времени в сердцах пиная и отшвыривая в стороны все, что попадалось под ноги. Доигрались на Земле кабинетные интриганы. А она говорила, и Аристарху Вениаминовичу, и полковнику Вернеру, что двойная игра — не для нее, и в командные верха передать просила. Так нет же, «изобрази любовь» сказали, апостольцы такой вариант через нее до Честера и Тайвина добраться не упустят, клюнут без промедления, тут-то их и… Клюнуть-то клюнули, и? Зря она перед