И пели птицы... - Себастьян Фолкс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ребенок вертелся и лягался у нее в животе. На коже появлялись то выпуклости, то вмятины — это он потягивался и поворачивался. Болела спина, и под конец лета Элизабет начала тосковать по холодным дням зимы, к наступлению которой все закончится и она снова сможет спокойно дышать.
Временами она сидела голой на краю кровати, — распахнув окна в надежде уловить хоть слабый ветерок. Сидела и держала ребенка на ладонях, подсунутых под раздувшийся живот, на котором обозначилась в последнее время тонкая буроватая линия, уходившая в промежность. Кожа на тазовых костях натянулась, покрылась подобием белых шрамиков, но в остальном ничего страшного с ее животом не случилось, в магазинных кабинках для переодевания ей доводилось мельком видеть животы, изуродованные и похуже. Большинство вопросов, которые задавали посетительницы курсов, сводилось к тому, что они называли восстановлением прежней фигуры, и к возобновлению постельных отношений с мужьями. Элизабет же обнаружила, что ни то ни другое ее не волнует.
Ею владело жадное любопытство ко всему, связанному с ребенком. Конечно, она испытывала к нему материнские чувства, стремление оградить его от любой беды, но этому сопутствовало и уважение, временами почти благоговейное. Ребенок был отдельным существом со своим характером и своей судьбой; он выбрал Элизабет, чтобы созреть в ней, позволить ей произвести его на свет, но трудно было представить себе, что он не существовал — в каком-то смысле — еще до нее самой. Элизабет все не верилось, что они с Робертом из ничего создали самостоятельную человеческую жизнь.
Роберт, потратив несколько дней на изощренные обманы, запутывание следов и хитроумные игры с автоответчиком, исхитрился последнюю перед родами неделю провести рядом с ней. Он собирался остаться с Элизабет и после родов — пока она не оправится и не сможет перебраться к матери. Жена Роберта была уверена, что он отправился в Германию на какую-то конференцию.
Присутствовать при родах Роберт не хотел, а хотел просто быть под рукой на случай, если он вдруг понадобится. И потому арендовал в Дорсете коттедж на берегу моря, где она могла спокойно провести последние оставшиеся до родов дни, а он — присмотреть за нею. В Лондон они собирались вернуться за три дня до определенной врачами даты родов.
И все же пока они ехали в машине Элизабет по гэмпширским просторам, на душе у него было неспокойно.
— Что, если начнется раньше? — спросил он. — Что я должен буду делать?
— Ничего, — ответила Элизабет, неуклюже поворачиваясь на пассажирском сиденье, чтобы взглянуть на него. — Просто держать младенца в тепле. В любом случае первые роды обычно тянутся часов двенадцать, и даже при твоей скорости вождения мы успеем добраться до больницы в Пуле или Борнмуте. К тому же первенцы, как правило, преждевременно не рождаются. Так что не волнуйся.
— А ты стала изрядным знатоком этих дел, верно? — сказал Роберт, немного прибавив скорость в ответ на замечание Элизабет о его манере вождения.
— Прочла несколько книг. Больше мне летом заняться было нечем.
Коттедж стоял на склоне холма, у дороги, глядя фасадом на буколический сельский пейзаж, хотя от ближайшего города его отделяли всего минут пятнадцать езды. Передняя дверь открывалась прямо в гостиную с большим каменным очагом и обтянутой потертым ситцем мебелью. В старомодной кухне стояли засаленная плита, подключенная к баллону с газом, и буфеты со сдвижными стеклянными дверцами. Задняя дверь выходила в порядочных размеров сад, в дальнем конце которого возвышался большой каштан.
Элизабет все это страшно понравилось.
— Видишь ту яблоньку? — сказала она. — Под ней я поставлю себе кресло.
— Я его сам поставлю, — пообещал Роберт. — И хорошо бы мне поехать купить продуктов, пока магазины не позакрывались. Хочешь со мной?
— Нет. Я составила список. Я тебе доверяю.
— А вдруг у тебя начнется?
Элизабет улыбнулась.
— Не беспокойся. До срока еще восемь дней. Поставь туда, если можно, кресло, и все будет отлично.
Едва машина скрылась из глаз, как Элизабет почувствовала короткие, резкие схватки. Они смахивали на судороги в ногах, которые иногда случались у нее по ночам, только эти происходили в матке или где-то рядом.
Элизабет несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Страха она не испытывала. Ее предупредили, что иногда за пару недель до родов у женщин случаются ложные схватки, названные в честь врача, который первым их описал. Брэкстон, что-то там такое. Тем не менее стоило бы поискать телефонный справочник и выписать из него номер ближайшей больницы, вреда от этого не будет.
Зайдя в гостиную, она нашла все, что ей требовалось. К двери был прикноплен листок бумаги со списком, озаглавленным «Полезные телефоны». Список содержал номера и больницы, и местного доктора, жившего всего в пяти милях от коттеджа.
Облегченно вздохнув, Элизабет возвратилась в сад и уселась под яблоней. Еще один резкий спазм заставил ее ахнуть и положить ладонь на живот. Впрочем, боль скоро стихла. Уплыла, оставив в душе ощущение покоя и странного могущества. Новая жизнь билась в ней. Она, Элизабет, собственными силами породит дитя, которое продолжит странную историю ее семьи. И она подумала о бабушке, об Изабель, погадала, где и как та рожала. Была ли она в это время одна, напуганная своим позором, или кто-то — возможно, Жанна, — сидел рядом с нею? Мысль об одинокой, мучающейся болями Изабель растревожила Элизабет. Нет, сказала она себе. Изабель все обдумала заранее. Жанна наверняка находилась при ней.
Час спустя вернулся с покупками Роберт, принес ей под дерево выпить. Он сидел у ее ног, а она ерошила пальцами его густые, спутанные волосы.
Душная августовская жара уже миновала, стоял теплый сентябрьский вечер.
— Еще несколько дней, — сказала Элизабет, — и все станет совсем другим. Даже представить себе не могу.
Роберт сжал ее ладонь.
— Ты справишься. Я помогу тебе.
Он приготовил ужин, выполняя указания, которые выкрикивала ему из гостиной Элизабет. Когда они сели за стол, уже стемнело и стало достаточно прохладно для того, чтобы разжечь камин. Комнату наполнили поднимавшийся из-под решетки дым и запах горящего дерева. Открыв входную дверь, они загнали дым в каминную трубу, однако сквозняк почти ничего не оставил от тепла.
Элизабет пошла за кардиганом и, поднимаясь по узкой лестнице, ощутила новую схватку. Роберту она ничего говорить не стала. Он наверняка захочет отвезти ее в больницу, а там врачи либо продержат ее несколько дней, либо, что более вероятно, отправят назад. В коттедже ей нравилось, да и дни, которые можно провести наедине с Робертом, тоже дорогого стоили.
Ночь прошла плохо. Элизабет никак не могла найти удобную позу, позволявшую спокойно заснуть. Кровать в коттедже была глубокая, мягкая, с тяжелым стеганым одеялом. И Элизабет обрадовалась, когда наступил рассвет, сопровождавшийся громкой разноголосицей птиц. А потом заснула.
Утром Роберт принес чай и постоял, глядя в спящее лицо Элизабет. Самая прекрасная из всех женщин, думал он, убирая с ее щеки прядь волос. Испытания, ждавшие Элизабет, вызывали в нем жалость. Неизменная самоуверенность не позволяла ей понять, как это будет больно и трудно. Роберт оставил чай у кровати и тихо спустился вниз.
Он прошелся по саду до каштана, вернулся в дом. Утро было солнечное, где-то в недалеком поле тарахтел трактор. Роберт оставался спокойным, но понимал, что в его жизни наступил тот период, когда контроль над ней от него ускользает, — она словно катилась теперь сама собой по рельсам, получив начальный толчок. Его ждет серьезное испытание.
Вечером у Элизабет начались новые схватки. Выйдя из кухни в гостиную, Роберт увидел, как она согнулась вдвое.
— Это ничего, — сказала она. — Брэкстон, не помню как дальше.
— Ты уверена? Уж больно ты бледная.
— Все хорошо, — ответила она сквозь стиснутые зубы.
Легли они в полночь, Роберт сразу заснул. А около трех его разбудил звук прерывавшегося от боли дыхания Элизабет.
Она сидела на краю кровати. В лившемся сквозь щель между шторами лунном свете Роберт с трудом различил ее лицо.
— Началось, да? — спросил он.
— Не уверена, — ответила Элизабет. — Схватки болезненные, но насчет регулярности ничего сказать не могу. У тебя есть часы? Засеки время между ними.
Роберт включил свет и уставился на циферблат часов с ползущей по нему секундной стрелкой. Элизабет ахнула снова. Прошло шесть минут.
— Ну как? — спросил он.
— Не знаю. Может, это оно. Может быть.
В голосе ее слышалось смятение. Роберту оставалось только гадать, в какой миг боль и страх сметут все ее знания и инстинкты и ему придется принимать решения самому.
— Не делай пока ничего, — попросила Элизабет. — Я не хочу в больницу.