Упражнения - Иэн Макьюэн

продолжал он, христианство холодной мертвой рукой сжало глотку европейскому воображению. Какое счастье, что его тирании настал конец. То, что казалось набожностью, было насильно навязанным конформизмом в рамках тоталитарного менталитета. В шестнадцатом веке любой усомнившийся в нем или отрицавший его мог бы поплатиться за это жизнью. Как любой протестовавший против социалистического реализма в сталинском Советском Союзе. Христианство на протяжении пятидесяти поколений не только тормозило развитие науки, но и все культуры в целом, запрещая свободу выражения и исследования. Оно на целую эпоху похоронило вольную философию классической античности, оно заставило тысячи лучших умов копошиться в кроличьих норах мелкотравчатой теологии. Оно распространяло свое так называемое «Слово» путем жутчайшего насилия и утверждалось ценой пыток, преследований и смерти. Милостивый Иисус, ха-ха! Да в богатом многообразии всемирного человеческого опыта существует бесконечное число сюжетов и тем не менее по всей Европе крупные музеи набиты одним и тем же хламом. Это хуже, чем попса. Это тот же песенный конкурс «Евровидения», только с применением масляных красок и золоченых рам. Говоря все это, он был поражен силой и страстью своих чувств, но в итоге испытал радостное облегчение, словно сняв с души груз. Ведь он говорил – кричал – о совсем другом. Как же приятно, продолжал он, уже успокоившись, видеть изображение простого буржуазного интерьера, батон хлеба на столе с лежащим рядом ножом, пару, катающуюся на коньках по замерзшему каналу и держащую друг друга за руки, они пытаются улучить момент радости жизни, пока «чертов священник не смотрит на них. Боже, благослови голландцев!».

Дафна, которой оставалось тогда жить восемь недель, взяла его за локоть. Ее улыбка, сочувственная и милая, растопила его озлобление. Она показывала ему пример достойной встречи со смертью.

– Пора обедать, – сказала она. – Думаю, тебе надо выпить.

Прогулки и осмотр туристических достопримечательностей оживленного города начали ее утомлять, ей захотелось домой. Они сократили свое путешествие на три дня и поездом вернулись в Лондон. Им предстояла еще одна поездка, и ей было бы неплохо передохнуть в доме на Ллойд-сквер перед отъездом. Через пять дней она была в хорошей форме, они загрузили в багажник ее машины запас провизии и походное снаряжение. Она опять захотела сидеть за рулем. «Последний мой шанс», – неустанно повторяла она. По ее просьбе он забронировал коттедж на реке Эск[170]. Она там останавливалась в девятилетнем возрасте с отцом, сельским врачом и натуралистом-любителем. Она помнила, какую радость ей доставляло общение с ним. Отец и дочь вместе совершили восхождение на Скофелл-Пайк, самую высокую гору в Англии, а то и в мире. В коттедже «Бёрд-Хау» на взгорье долины не было электричества – еще одна восхитительная особенность этого места, и там разрешалось зажигать свечи и вносить их в спальню, где пламя отбрасывало на стены пугающие трепещущие тени.

Когда Дафна преодолевала перевалы Райноуз и Харднотт, Роланд вспомнил то время, когда четырнадцатилетний Лоуренс вдруг объявил, что хочет взобраться на гору. И уже через два дня они остановились на ночлег в долине Лангстрат с намерением завтра рано утром подняться на одноименную гору.

– Я удивился, насколько он был неутомимый и с какой скоростью он заставил меня совершить то восхождение.

Дафна рассмеялась:

– Ты говоришь это с грустью.

– Я скучаю по нему.

Они приехали в Бёрд-Хау за два часа до темноты. Над коттеджем висели низкие тучи и накрапывал дождик. К коттеджу вела каменистая дорога, и днище машины с низкой посадкой громко скрежетало, царапаясь о торчащие камни. Роланд перенес их вещи через сад, заросший давно не кошенной травой, пока Дафна наводила порядок в коттедже. Даже в сумерках он смог оценить окружавшую их красоту. С обеих сторон высились лесистые холмы. Река Эск, невидимая за деревьями, текла по низине, к которой полого сбегал луг, окаймленный стенкой, сложенной из плоских камней. Коттедж был без изысков. Ни ванной – мыться можно было над раковиной в кухне. Внизу был подвал с вымощенным булыжниками полом и биотуалет.

На следующее утро дождь прекратился, и небо немного расчистилось. Прогноз обещал местами солнце. Они наполнили рюкзаки едой и отправились по тропинке вдоль русла реки вверх по течению. Через пеший мост у фермы Тау-Хаус они перешли на восточный берег. Дафна хотела найти и показать ему определенное место. Идти по тропинке было несложно, но они шагали медленно и каждые двадцать минут или около того останавливались передохнуть.

Присев на лесенку, перекинутую через выложенную из камней низкую стенку, она приняла обезболивающее и потом шагала уже более уверенно. На дорогу в несколько километров у них ушло три часа. Они прибыли на место, перейдя через Лингкоувский мост. Она была воодушевлена. Ее поразило, что простенькая арка из камня сейчас была точно такой же, как и пятьдесят лет назад, когда она сидела возле нее с отцом и он рассказывал ей о войне. Он служил в корпусе медицинской службы и лечил солдат британской армии, которая с боями пробивалась через Северо-Германскую низменность к Берлину. По ее словам, он не любил проявлять чувства, но, рассказывая о своей работе, держал ее за руку и доходчиво, как мог, объяснял девятилетней девочке систему очередности оказания помощи раненым в бою. По мере того как их подразделение продвигалось все дальше на восток, то есть дальше от дома, он старался регулярно посылать письма матери Дафны.

– Я спросила у него, о чем он писал. Он сказал, что описывал все подряд, даже полученные солдатами раны, которые он лечил, и еще писал, что очень ее любит и, когда вернется, они поженятся и однажды у них родится чудесная девочка вроде меня. Не могу тебе передать, Роланд, как мне было радостно все это слышать. Он был необычайно сдержанный. Я никогда не слышала, чтобы он произносил «люблю». В то время люди не говорили такие слова, особенно детям. И когда я слышала от него, что он любил мою мать, во мне вспыхивал огонь любви к нему. Он рассказывал, как военные инженеры быстро строили понтонный мост через Эльбу. Когда он ехал по мосту на грузовике, два колеса соскользнули с края, и грузовик чуть не рухнул в воду. Солдатам пришлось по одному осторожно вылезать из кузова.

– Когда отец рассказывал такие истории, а он был хорошим рассказчиком, то превращал их в своеобразные триллеры. Я хватала его за руку, и позади нас текла река и шумел водопад. Съехавший с моста грузовик накренился, но солдаты благополучно из него выбрались. Я слушала его рассказ, и мне казалось, что я в жизни не была счастливей.

Дафна и Роланд вышли на мост и стали смотреть на водный поток. После паузы она произнесла:

– Я так счастлива находиться здесь с тобой, это два счастливейших момента в моей жизни. Я хочу, чтобы ты пришел сюда один и принес урну с моим прахом. Не стоит приводить сюда всех детей разом. И не надо приходить сюда с другом, и не приводи сюда никого из милых бывших любовниц. Особенно не приводи сюда Питера. Он слишком часто делал меня несчастной. И к тому же он ненавидит пешие прогулки и открытые пространства. Приходи один и вспомни, как нам тут было хорошо. Высыпи меня в реку. – Потом она добавила: – Если будет сильный ветер, спустись к воде и сделай это, стоя на берегу.

Эта последняя фраза, прозвучавшая неожиданно выспренно, сильно подействовала на обоих. Они замолчали и обнялись. Этот разговор о счастье, подумал Роланд, был абсурдным. Появившаяся вдалеке группа пеших туристов в голубых с отливом куртках, нарушавших цветовую гамму пейзажа, заставила их смущенно разомкнуть объятия. Мост был слишком узким, чтобы все могли на нем разойтись, так что, покуда туристы с добродушными улыбками ждали, Дафна и Роланд вернулись на восточный берег и, пройдя несколько ярдов, вышли к каскаду водопадов Лингкоув-Бек. Они сели напротив первого водопада и устроили себе перекус на траве.

После еды Дафна сказала, что слишком устала и не в состоянии идти дальше, поэтому они начали меленный спуск обратно к Бёрд-Хау. Остаток дня она проспала на кровати под боком у Роланда, который взял в руки прихваченную с собой биографию Вордсворта, но не смог видеть