Луна и солнце - Макинтайр Вонда Нил

Она умирала, но решила бороться до конца.

Весь вечер она хранила молчание, отказываясь отвечать Мари-Жозеф и прокладывать маршрут кораблю. Но с приближением ночи она запела голосом хриплым и грубым.

— Она согласна! Она укажет нам путь в пещеру! — перевела глупенькая, доверчивая Мари-Жозеф.

Солнце уже опускалось за горизонт. Шерзад пела, прислушиваясь как могла к очертанию морского дна. В сумерках, во время затишья между днем и ночью, ветер стих, а с наступлением темноты переменился. Капитан отказывался безрассудно подходить столь близко к незнакомому берегу, но беззубая акула, король, приказал ему повиноваться.

Корабль двинулся вперед, и Шерзад выводила трели с волнением и страхом.

Остроконечная зазубренная подводная скала, точно гигантский хищник, впилась в тело корабля. Киль заскрежетал по камню, скала сокрушила его, вдребезги разбивая шпангоут. Шерзад бросилась вперед, натянув сеть и раня себя врезающимися в плечи и бедра грубыми веревками.

Однако сеть выдержала, и русалка не сумела освободиться. Корабль сел на мель, капитан зашелся яростным криком, Мари-Жозеф завизжала в ужасе. Шерзад рассмеялась безудержным, страшным смехом, готовясь умереть, ибо замысел ее не удался.

Солнце опустилось в море, за ним последовала ущербная луна, а русалка по-прежнему висела между руками золоченой резной фигуры на носу корабля.

Глава 29

Мари-Жозеф, закутавшись в одеяло, съежилась в комочек на палубе; на душе у нее скребли кошки. Она попыталась было убедить Людовика, что Шерзад случайно посадила корабль на мель, но, поскольку и сама в это не верила, не сумела это доказать и лишь поневоле убедила его, что была посвящена в коварные планы русалки.

«Неужели он не понимает, — думала она, — что Шерзад лишь отвечает обманом на обман и предательством на предательство?»

Несчастный случай имел одно приятное последствие. Когда начался отлив и флагман сел на камни, безумная качка сменилась стоном и скрежетом поврежденного шпангоута, и Люсьен заснул впервые с начала плавания. Его белокурые волосы мерцали в свете звезд. К великому облегчению Мари-Жозеф, сабельная рана у него на шее оказалась царапиной, неглубокой и недлинной.

Все осталось по-прежнему. Корабль не получил серьезных пробоин. Капитан сказал, что с началом прилива они возобновят плавание.

«А что потом? — задавала себе вопрос Мари-Жозеф. — Они больше не доверят Шерзад выбирать маршрут и не станут меня слушать. Неужели они подвергнут ее пыткам, или убьют, или, вернувшись в Версаль, отдадут папе Иннокентию?»

Внезапно ночь огласилась негромкой мелодией. Это Шерзад запела колыбельную, которой морские люди убаюкивают своих младенцев.

Мари-Жозеф стала вторить русалке. Капли росы покрыли одеяло у нее на плечах, ее волосы, сияющую корабельную краску и позолоту.

Мари-Жозеф почти заснула и тут же встрепенулась. Окончательно проснувшись, она подняла голову и тихонько запела.

Стражник на носу корабля задремал было, уронив голову на грудь, снова вскинул голову, обводя вокруг изумленным взглядом, взвел курок. Он получил приказ при попытке к бегству застрелить Шерзад. Снова уронил голову и захрапел.

Мари-Жозеф выскользнула из-под одеяла, украдкой подобрала валявшуюся на палубе шпагу-трость Люсьена и повернула рукоять. Раздавшийся лязг показался Мари-Жозеф громче скрежета, с которым киль протаранили подводные камни. Однако никто не проснулся.

Она вытащила из ножен сломанный клинок. От него остался обломок длиною примерно в ладонь, с явно не утратившим остроты лезвием. Сняв туфли, Мари-Жозеф осторожно пробиралась по палубе. Она тихонько прокралась мимо стражника, вползла на бушприт и стала пробираться по нему, трепеща от шелеста собственных юбок, боясь хотя бы одним неверным, неловким движением разбудить стражника. Но песнь Шерзад наслала на него очарованный сон и словно невидимыми крылами объяла Мари-Жозеф.

Глаза у Шерзад горели алым огнем.

— Не забывай, теперь моя жизнь — в твоих руках, храни меня в своем сердце.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Мари-Жозеф просунула обломок клинка под веревку сети. Под стальным лезвием та распалась на отдельные волокна. Потом Мари-Жозеф перерезала еще одну веревку и еще. Грубые веревки быстро затупили клинок. Она стала перепиливать стропы, сильнее налегая на обломок шпаги. Шерзад встрепенулась, заволновалась, забилась, там просунув ступню сквозь дыру в сети, здесь прорвав веревки когтями. Голос у нее пресекся, и колыбельная растворилась в стонах. За спиной у них мушкетер всхрапнул и проснулся.

— Нет! — вскрикнул он.

Шерзад издала торжествующий, пронзительный вопль. Она вырвалась из сети и кубарем полетела в море. Возле уха Мари-Жозеф просвистела пуля и с шипением упала в воду. Мари-Жозеф в ужасе затаила дыхание, сжимая одной рукой обломок шпаги, а другой — бушприт. Она стала в отчаянии вглядываться во тьму, надеясь, что Шерзад не ранена.

И тут лицо Мари-Жозеф обдал целый фонтан прохладных соленых брызг. Шерзад рассмеялась, крикнула преследователям что-то насмешливое, словно бросая вызов, и исчезла.

Корабль застонал и снялся с мели. Мари-Жозеф схватилась за бушприт, потрясенная, вне себя от счастья.

— Спускайтесь на палубу, мадемуазель де ла Круа.

Она повиновалась его величеству и сползла на палубу, стыдясь, что король и свита увидят ее ноги, открытые до колен. Как только она слезла на палубу и обернулась, двое мушкетеров навели на нее пистолеты, а трое матросов угрожающе подняли пики.

— Пожалуйста, верните его величеству мою шпагу.

Люсьен стоял без шляпы; он казался невозмутимым и бодрым, словно и не спал.

— Передайте шпагу эфесом вперед.

Ее жизнь, а может быть, и жизнь Люсьена зависела от того, сумеет ли она сдаться, не подвергая хотя бы тени опасности короля, даже с обломком шпаги. Она сделала, как сказал Люсьен. Людовик принял ее капитуляцию.

Матросы увели Мари-Жозеф и втолкнули в трюмный отсек, где хранились скользкие, покрытые водорослями якорные канаты.

Сидя в душном маленьком помещении, она потеряла счет времени. То ей казалось, что уже начался день, то мнилось, будто уже наступила ночь; но когда у нее под ногами застонал и сдвинулся киль, она поняла, что только-только рассвело.

«А вдруг они направили корабль на рифы и бросили, а меня оставили здесь одну взаперти? — размышляла она. — Только бы взяли с собой Люсьена. Того, кто так ненавидит море, нельзя топить!»

Тяжело вздохнули помпы, забирая воду. Корабль снялся с мели. Когда он вошел в воду, откуда-то издалека, из морских просторов, донесся голос Шерзад и гулко, словно в барабан, ударил в корабельную обшивку. Не помня себя от удивления и восторга, Мари-Жозеф откликнулась на ее зов. Видимо не расслышав ее, Шерзад снова заговорила, умоляя ответить. «Ну же, скорее, — взмолилась она, — не молчи, я больше не в силах выносить безмолвие!»

В отчаянии Мари-Жозеф заколотила кулаками в переборку, пока не набила на исцарапанных руках синяки.

Открылся люк, Мари-Жозеф ослепил поток хлынувшего света.

— Довольно, хватит шуметь! — Перед нею стоял король. — Вы уже третий раз на дню исчерпали мое терпение.

— Неужели вы ее не слышите? Я освободила ее, и она сдержала слово, она покажет мне ту самую пещеру.

— Я ничего не слышу. Она исчезла.

— Тише! Послушайте.

Король прислушался, храня скептическое молчание. Ему удавалось различить только покачивание корабля, жалобные стенания снастей и переборок, грохот помп. Но где-то в глубине, под бременем всего этого шума, раздался голос Шерзад, пропевший несколько низких мелодичных нот.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Она наделит вас сокровищами. Она говорит, что весь песок на дне усыпан золотом и драгоценными камнями. Она укажет их вам ради моего спасения, невзирая на то что вы обманывали ее и не выполняли обещания. А потом… она объявит войну земным людям.

— Я все время думаю, — произнес Людовик, — уж не объявила ли она войну вам.

Король никогда не дарует ей прощения, даже если она найдет клад. Король никогда не вернет Люсьену своего прежнего расположения. Мари-Жозеф гадала, простит ли Люсьен ее когда-нибудь…