Молодой Бояркин - Александр Гордеев

помнили, что, извлекаемые ими звуки, должны были быть скорбными, угнетающими душу.

Музыка состояла из того, что сначала жалостливо и долго тянула мелодию одна труба, а когда

выдыхалась, то почти то же самое, но в ином тембре, повторяла другая. Потом все это

вместе… Явно перебарщивал ударник, видимо считающий, что для тоски и скорби нужно

больше звона и грома. К тому же, в поле, к Бояркину звуки барабана долетали лучше и,

вслушиваясь, можно было понять, что хотя музыка рассказывала о смерти, но ударник-то –

человек живой и веселый, потому и барабан его сквозь тоскливый вой труб стучал пусть не

так часто, но зато так же упруго и настойчиво, как живое человеческое сердце. Какая же это

нелепость – смерть! Какая нелепость все эти обряды прощания. Как не подходит, как чуждо

это человеку!

Николай хотел обуться и идти в общежитие, но, увидев, что ноги в иле, забрел снова в

лужу и, забывшись, стал вместо ног ополаскивать лицо и руки. Хоть смерть впервые

показалась ему не такой страшной, но все-таки похороны произвели впечатление.

"Неизвестно, что будет через миллион лет, но ты-то ведь смертный и никогда не узнаешь, как

будет существовать вечное человечество. Если тебя не будет, то тебе-то что до этого?

Конечно, люди будущего могут научиться выращивать искусственного человека, и если ты

оставишь им на память свою фотокарточку, то они, шутки ради, могут сделать тому человеку

твое лицо и твою фигуру. Но это будешь не ты. Для твоего "я" не хватит твоей структуры

мышления, именно твоих знаний о мире, твоих переживаний и опыта. Если бы они сделали и

это, вот тогда… Тогда будет твой двойник, но все-таки со своим "я", потому что твое "я"

останется по эту сторону смерти. Ну, а почему двойник? А если ты повторен скрупулезно? За

все время цивилизации ты – единственный экземпляр с определенным атомарным и

молекулярным строением; раз и навсегда ты своим существованием "застолбил", занял ту

биологическую, духовную и какую угодно ситуацию. А случайность такого совпадения

просто исключена. Но если кто-то, где-то, когда-то намеренно повторит эти твои позиции, то

какому же "я", как не твоему, там проснуться?' Если бы сейчас сделали такого двойника

живому человеку, то не оказалось ли бы их "я" одно на двоих, а мышление связанным

настолько, что каждый видел бы четырьмя глазами? И не существовала ли бы между ними

телепатическая связь? Тут еще надо разобраться, что такое "я". Не существует ли прямой

связи между биологической основой и хоть не с содержанием, так с самой структурой души?

Если бы эта душа действительно, покидая тело, оставалась реально бессмертной, то ее бы

научились каким-нибудь хитроумным сачком вылавливать из мирового эфира и вкладывать в

выращенное тело. А так-то с этой душой повозишься".

Бояркин снова с ногами в иле вышел из озерца, сел на голенище брошенного сапога,

взял другой сапог в руку, бесцельно глядя на косо сношенный каблук с блестящими

гвоздиками, – в сухие дни он сменил резиновые сапоги на кирзовые. "Черт возьми, а что если

действительно тебя, точно такого же, вырастят, снова вычислят твое "я", твою душу и вложат

в тело? И вот ты воскрес… и пошел. Что же это выходит – отжил свое, спокойненько

умираешь и вдруг через несколько тысячелетий просыпаешься… Голова болит, как от

сильного пересыпания, оглядываешь сам себя – все ли тут. И, оказывается, даже родинка на

шее не забыта, даже следы оспы на плече есть, и цвет глаз твой. Короче, это ты и есть, и эка

важность, что тебя слепили из других молекул, а не из старых".

Николай видел луг, воду, приближавшегося Саньку, но не давал себе в этом отчета.

"А вдруг все это и в самом деле будет? Ну, кто знает это будущее? Кто знает, на что

оно способно? А вдруг и вправду мы бессмертны? Усилием общей науки будет создано некое

устройство, которое позволит моделировать прошедшее до мельчайших подробностей. Это

устройство сможет представлять минувшее и со звуками, и с запахами, и со всем остальным.

А начнут они с того, что сначала отразят один из своих обыкновенных дней, зафиксируют его

в максимальной полноте и точности, а потом эту зафиксированную, почти как бы реально

ощущаемую действительность начнут наподобие кинопленки прокручивать назад, соблюдая

при этом все законы причинности и последовательности. Для них это будет машиной для

путешествия по времени, но только по времени воображаемому. Они смогут притормозить в

любом прошедшем дне любого века и погулять в условно воссозданной эпохе, где еще люди

не материализованы, а призрачны. И вот когда вся жизнь человечества, начиная с

возникновения человека, будет "призрачно", но с точностью до малейшего ветерка, до

колыхания травинки восстановлена, тогда можно будет начинать материализовывать

отдельных людей. Н-да… Идейка! Но почему бы этому ни сбыться? Почему бы и нам, людям,

не идти по дороге жизни вечно? Идти, все более и более увеличивая, все более и более

расширяя эту дорогу?"

Подошел Санька. У него были пышные, кудрявые волосы, которые лезли в глаза, и на

работе он справлялся с ними при помощи белой фуражечки с прозрачным козырьком, с

надписью "Сочи" на лбу, хотя эта фуражечка была явно не по сезону. Санька остановился, об

коленку выбил из фуражечки цементную пыль и через голову стянул рубаху.

– Чего-то улыбается сидит, – подавленно сказал он, как бы и не обращаясь к Николаю.

– Покойника пронесли, а он разулыбался.

– А, ерунда, – проговорил Бояркин, додумывая свое. – Ты знаешь, что такое покойник?

Это человек, который просто перестал жить.

– Так это, как говорится, и козе понятно.

– Человек, который временно перестал жить, – уточнил Николай.

Санька присел перед ним на корточки, моргая коротенькими подпаленными

ресницами.

– Вода, наверное, холодная, – сказал он. – Ты и переохладился.

– Да ты знаешь, до чего я додумался-то? – проговорил Бояркин.

Пока он рассказывал, Санька был неподвижным, лишь однажды сел прямо на землю,

но промочил штаны и снова приподнялся на корточки.

– А зачем нас надо восстанавливать? – недоверчиво спросил он, когда Николай

закончил.

– Для освоения Вселенной, – пояснил Бояркин, – Вселенная-то ведь огромна и для ее

освоения со временем обнаружится, ну, как бы сказать, нехватка кадров. Сейчас, пока у нас

нет широкого выхода в космос, бессмертия быть не может, иначе мы просто заглохнем на

Земле, как селедки в бочке. Пока что при помощи смерти мы копимся на "том свете". Всего

лишь копимся. Значит, умирая, человек лишь