Птицы небесные. 3-4 части - Монах Афонский

Прочитав часть его статьи я задумался. По существу старец был прав, но что-то во всей этой борьбе напоминало лихую кавалерийскую атаку.

— Отец Херувим, я тоже против унии, против ИНН и печать ни за что принимать не буду, как благословил отец Кирилл. Но у меня своих грехов по горло и не имею такого дара, как у тебя, бороться со всем этим. Хочу в покаянии жизнь прожить, а в нем и без того борьбы за спасение души хоть отбавляй!

— Тогда, отче, помолись обо мне! Скорблю я о православном народе: каждый лишь за себя одного, прямо кошмар какой-то… Какие ты мне места посоветуешь в Абхазии? Я помню твой рассказ о каких-то непроходимых ущельях возле Псху. Объясни подробнее, где это находится?

Похоже, мой друг вновь непреклонно устремился мыслями в дебри Кавказских гор. Как мог, я объяснил духовнику, каким образом добраться до этих мест и что они собой представляют.

— Вот-вот, такие ущелья для нас — то что нужно! Мне рассказывали, что монашеский устав у вас хороший — всю седмицу пост! Я тоже хотел ввести в братстве такое правило, но есть немощные братья, пришлось отказаться… Если хочешь, поедем на Кавказ вместе! — внезапно предложил старец, глядя на меня добрыми детскими глазами.

— Куда мне со своим старичком, отец Херувим? Мне нужно за ним присматривать…

— Да, да, да… — рассеянно ответил маленький герой больших политических битв, думая о чем-то своем. — Молись о нас, отче!

Наши пути разошлись окончательно. Я вернулся в Фиваиду. Время от времени, когда море не штормило, приходилось плавать на утлой резиновой лодочке за продуктами, оставляя ее на полицейском причале на границе Афона. Затем машиной подвозили коробки, перегружали их в нашу лодку и плыли домой, почти черпая бортами воду. Но поднимать груз наверх по крутой тропе становилось все труднее.

— Нам бы тракторок маленький, отец Симон! — говорил Агафодор, идя позади с тяжеленным рюкзаком и обливаясь потом.

— Где же мы его возьмем, отче? — задыхаясь, отвечал я. — Даже попросить не у кого…

Начал унывать послушник Илья, которому увеличение производства ладана казалось излишним, и он стал жаловаться на здоровье. Еще на Каруле я пробовал встать рядом с иеромонахом для приготовления ладанной смеси, но легкие, ухватив насыщенный тальком и концентрированным ароматом масел воздух, ответили сильным кашлем. Не помогали даже маски. Теперь эти симптомы появились у Ильи, держался лишь отец Агафодор.

Вновь приехал в гости отец Пимен и с ним веселый покладистый генерал с типичным русским лицом и привлекательной улыбкой. От моего друга я узнал, что сестры хорошо прижились на подворье и через них появилась возможность попасть к отцу Кириллу. Я постарался запомнить эту новость. Генерал, сочувствуя нашей бедности, выделил деньги на стройматериалы и на мастеров, чтобы перебрать протекающую крышу и сделать заново балконы. Работа с греческими мастерами закипела. Но, к сожалению, нанятая нами бригада из трех человек работала в спешке и спустя рукава. Поэтому работы пришлось приостановить, когда они перекрыли крышу черепицей и устанавливали балконы. Качество их работ вызывало огорчение у всех нас.

Отец Агафодор вызвал из Харькова своего родственника Виктора, умелого и расторопного парня, умельца на все руки. На лето из Лавры приехали два семинариста и ремонт продолжился: Новая Фиваида постепенно стала принимать современный облик. Я снова увлекся садом. Вместе с иеромонахом мы посадили лимоны, мандарины, хурму, яблони и абрикосы. Виктор с помощниками провели от источника новые шланги на кухню и для полива сада. Возле храма святых апостолов Петра и Павла я высадил несколько десятков кустов бархатных роз и четыре пальмы, а также мимозы и олеандры.

Наконец срочные работы закончились. Крыша сияла новой черепицей, а новые балконы, преобразив вид корпуса, протянулись вдоль второго и третьего этажа. В один из воскресных дней отец Агафодор, двое семинаристов и я вышли к моей пещере. С собой я нес пластиковый бак для хранения продуктов, железные клинья, молоток и капроновую веревку. Ребята несли продукты и воду.

Теперь к подъему по скалам я приготовился как следует: вбил в трещины отвесной стены железные клинья, на которых закрепил альпинистскую веревку, и мы полезли вверх на головокружительную высоту. Я лез первым, за мной — бледный иеромонах, следом полз семинарист, зеленый от ужаса. Второй семинарист остался внизу у рюкзаков. Затем мы начали поднимать груз. На всю высоту нашей веревки не хватило, пришлось поднимать рюкзаки по этапам. На одном из крюков бак для продуктов выскользнул из рюкзака семинариста и, громыхая, улетел далеко вниз. Пришлось начать подъем сначала.

После восторженного осмотра пещеры и ее сталактитов мои помощники благополучно спустились и ушли вниз, торопясь на Фиваиду, где требовалась их помощь. Я расчистил как следует место под палатку, восстановил рухнувшую каменную стену, защищавшую от ветра и укрыл в расщелине бак с продуктами. Мне было интересно исследовать скалы до самого верха, вплоть до Панагии, куда я поднялся, чувствуя себя первооткрывателем. Других пещер на всем крутом подъеме, представлявшем из себя почти вертикальную стену, не обнаружилось, но зато удалось всласть помолиться, укрывшись за камнем возле Панагии, где стояли мулы и внутри кто-то устраивался на ночлег.

Утром неожиданное происшествие смутило меня: я услышал внизу, под обрывами, голоса двух людей. Кто-то из русских рассказывал паломнику:

— Здесь находятся пещеры серба Пахомия. Вот эта и эта — у него были предназначены для братий, а сам он поднимался наверх и молился в другой пещере, побольше этих.

— А подняться туда можно? — спрашивал чей-то глухой голос. — Давай залезем!

Я притаился, не дыша, и слушал, чем закончится беседа внизу.

— Вообще-то подняться можно. Я поднимался, а вам не советую, опасно…

Похоже, один голос принадлежал знакомому иноку, бывшему охотнику из Сибири. Он приходил ко мне на исповедь на Карулю. Второй человек, по-видимому, был крупной комплекции и в его голосе звучало сомнение:

— Да уж, круча та еще… И как этот серб на нее забирался? Может, поищем другой вариант?

Судя по звуку шагов, они ходили прямо под скалами.

«Боже, почему я не снял веревку с крюка? — переживал я. — Вдруг увидят и полезут? Опять начинается одно и то же: стоит отыскать уединенное место, как оказывается, о нем тоже кто-то знает… Нужно опять искать запасное убежище!»

Но голоса смолкли, и я вновь остался один. Безбрежные морские горизонты с островами, тонущими в закатном золоте, усиливали молитвенное настроение. А когда на необъятном небосклоне вспыхивали летние созвездия, то пещера казалась центром вселенной. Сон исчезал совершенно, оставляя место молитве — неторопливой, покаянной, исполненной мира, покоя и тонкой неземной благодати. Сердце славило Христа, в умилении и благоговении переживая Его святое присутствие. Как будто оно само училось познавать и постигать, без доводов разума, животворящий смысл каждого слова Иисусовой молитвы, принимая в свои необъятные глубины в тихости милующего Бога, объемлющего всю душу Духом любви.

Временами словесная молитва растворялась в беспредельности благодати, тихо струящейся в просторах оживающего сознания, которое становилось не выразимой никакими словами благоговейной молитвой. В ней я не слышал даже своего дыхания и не чувствовал своего тела. Иногда внутри словно вспыхивало сильное пламя, в котором, казалось, сгорают все мысленные и телесные грехи. Тогда вновь возобновлялась покаянная молитва, возвращая меня на землю Афона, в скалы, в маленькую палатку, вокруг которой величаво текла афонская ночь.

Помня о том, что в молитве нельзя принимать никаких образов и мечтаний, я старался удерживать ум в покаянной молитве, но периодически он входил в «тонкий хлад» пресветлого сияния, неведомо откуда возникающего и в крайней тихости и безмолвии вновь исчезающего во мне самом. «Господи, если Ты открываешь душе такое чудо, как оно может быть связано со смертью? Невозможно всему этому когда-то закончиться и после этого умереть, это просто невозможно…

Возникающее во мне изумление не было молитвой из слов, но душа, переживая, осознавала все это, не требуя помыслов.

— Этот свет Твой, которого нет на земле, не может пребывать среди мертвых, а обитает лишь в стране живых, которые победили смерть! Поэтому нет никакой смерти для души, Боже, как это радостно! Нет и не будет никогда смерти, как это удивительно! Если даже от таких крох благодати и милости Твоей приходит такая неземная неописуемая радость ко мне, грешному и невежественному, что же тогда постигают святые Твои, Христе мой?»

В молитве, ставшей чрезвычайно тонкой и словно безбрежной, возникло ощущение, что мой дух лишился всех границ и достигает звезд, что он подобен безграничному пространству, в которое ум полностью погрузился и уже не хотел выходить. Все люди ясно увиделись как святые, словно все они вместе пребывают во Святом Духе. Вновь и вновь я пытался вернуться в это удивительное переживание и остаться в нем как можно дольше. Но оно тихо закончилось и уже не возвращалось.