Рождение музыканта - Алексей Новиков

Тогда белая косынка слетела с плеч.

– Можно умереть, пока вы скажете хоть одно слово!

– Извольте, Софи, вам первой признаюсь: мне хочется работать на театре…

– Какая счастливая мысль, Мишель! Но что вы будете делать на театре? – Тут Софи еще раз метнула ядовитую стрелу: – Малевать мертвые головы?

– Не думаю, – отвечал Глинка, не обратив внимания на великолепный сарказм. – Мне хотелось бы работать по музыкальной части. – Он решился, наконец, на самое важное признание: – Может быть, я испытаю… путь компониста… Только никому ни слова об этом, голубушка Софи!

– Разве вы забыли, Мишель, что я ваш первый и единственный друг? – и Софи протянула ему руку.

На этот раз всемогущей колдовке Лесте не удалось разбить алтарь дружбы…

Молодые люди долго просидели вдвоем, мечтая о театре. И тут они опять чуть-чуть не поссорились. Софи и сама непрочь была бы стать артисткой и спеть Лесту, непременно Лесту, что бы ни говорил Мишель… Но лукавая Розина, которую тоже хотела петь Софи, быстро их помирила. Софи хотела стать еще донной Анной в Моцартовом «Дон-Жуане», и Мишель так увлекся этим проектом, что почти ничего не рассказал о собственных замыслах.

Ночью, устраиваясь на покой с Иваном Андреевичем, Мишель спросил:

– Дядюшка, что же с нами будет?

– Вообрази, маэстро, господин Жеребцов сулит, что после «Лесты» он попотчует нас собственно им изобретенной апофеозой!

– Упаси бог! – отвечал Глинка. – Я, дядюшка, как будто сладился с кузнецами. К утру наша линейка будет готова, если только чортова Леста снова не превратит ее в разбитое корыто!

– Какое корыто ты разумеешь, друг мой? – удивился Иван Андреевич.

Он стягивал сапог, кряхтя от усилий, и, освободив одну ногу, снова отнесся к племяннику:

– В путешествии, маэстро, совсем не часто встретишь такой инструмент, как здешний… Прекрасный, я тебе скажу, звук!..

Глинка подошел к окну. Зловещие тучи неслись к усадьбе господина Жеребцова. Дождь, робко постучав в стекло раз-другой, обернулся буйным ливнем. Гром и молния неистовствовали в небе не хуже, чем на театре. Колдовка Леста, повидимому, не унималась. Она бы придумала, может быть, и новые ковы, если б их вдребезги не разбили жеребцовские кузнецы.

К утру линейка была готова, и великодушный хозяин, взятый врасплох, наконец сдался. За окнами все еще шел дождь, но в столовой уже звучали прощальные тосты. Пили за приятное знакомство, за будущую дружбу, за изящные художества, а потом Иван Андреевич произнес последний спич:

– За сеятелей, которые усердием и талантом возделывают родные нивы!

И, чокнувшись с хозяином, он расцеловался с ним…

…Господин Жеребцов отправился провожать гостей.

Отъехав от усадьбы, линейка нырнула в перелесок и уже почти выбралась на большак, когда к ней навстречу устремился гонец.

– Барин! – кричал он, размахивая шапкой. – У Чортовой плеши почтовый возок и карета разом обмелились!

– Людей! Коляску! Живо!.. – вскричал Жеребцов и, оставив линейку, помчался к Чортовой плеши.

То было уже знакомое Глинкам место. Едва выехав на большую дорогу, они увидели среди безбрежных вод возок и карету. Люди беспомощно барахтались у экипажей, и знакомый голос донесся оттуда:

– Жеребцов – государю моему слуга и дворянин! Рад счастливому случаю и приятному знакомству!..

– Ай, какой смешной! – залилась Евгения Ивановна, но теперь никто ее не унимал.

Оглядываясь назад, каждый думал, как бы не спохватился господин Жеребцов да не учинила бы новых козней в пути вездесущая Леста.

А вёрсты становились все короче, и все теплее был вешний ветер, летевший навстречу с родимых полей.

Глава четвертая

– Тс-с, братец спит! – слышится из коридора зловещий шопот.

– Маменька приказала не шуметь!

Минутная тишина. Потом прорывается чей-то недовольный голос:

– А зачем он так долго спит?

Топот многих ног свидетельствует о всеобщем бегстве, и в коридоре все смолкает.

Нежась под пуховым одеялом, Михаил Глинка улыбнулся сквозь сон: вот-вот ворвется в комнату веселый табунок и в милых голосах оживет собственное детство. Он еще раз улыбнулся и приоткрыл глаза. Но сновидения не собирались покинуть детскую. С книжных полок, как встарь, глядели на него растрепанные тома «Странствий». Как прежде, шелестели волны, маня Колумба в новый путь.

Глинка лежал, не шевелясь, и старался припомнить: может быть, вовсе не было ни Петербурга, ни арфы, ни измаранных нотных листов? Может быть, откроется сейчас дверь и заплаканная Поля объявит:

– По твоим нотам только дураки слышат!..

Голос был такой явственный, что Мишель даже посмотрел на дверь – и окончательно проснулся.

Накинув халат, он подошел к двери и прислушался. В коридоре шла отчаянная возня и кто-то кого-то унимал:

– Если будете шуметь, братец подарки обратно увезет!

– Непременно увезу! – крикнул, смеясь, Глинка и едва успел открыть дверь, как в детскую с визгом и криком ворвалась мелюзга: востроглазая Машенька, братец Женя и самая младшая сестра, семилетняя Людмила.

Не прошло, впрочем, и минуты, как к ним присоединилась Лиза. Вчера ночью, когда разбуженный дом встречал долгожданного гостя, Лиза тоже проснулась и встречала его, как взрослая. Но сегодня ей гораздо интереснее быть снова маленькой, потому что малыши уже душат братца в объятиях, теребят его со всех сторон и вытряхивают из чемоданов подарки. В неописуемом восторге от этой Кутерьмы, Людмила вертится на одной ноге и выпаливает:

Где, Людмила, твой герой,Где твоя, Людмила, радость?

– Как, как? – пытается поймать Людмилу Мишель. – Да кто ж тебя учил?

– Папенька! – гордо ответствует Людмила. Она снова крутится перед ним и продолжает:

Где ты, милый, что с тобою?С чужеземного красою,Знать, в далекой сторонеИзменил неверный мне…

Но тут события неожиданно осложняются. Кружась по комнате, романтическая Людмила сбивает с ног братца Женю. Глинка бросается к нему на помощь, но братец Женя, чуждый всякому романтизму, уже тузит юную почитательницу чувствительных баллад. Тогда в утешение Людмиле, невинно страждущей за поэтические грехи Жуковского, столичный гость извлекает из чемодана куклу. Но и братец Женя не в обиде: он получает барабан.

Грохот немедленно заполнил детскую. Михаилу Глинке пришлось итти под барабанный бой по всему дому, из верхнего этажа в нижний, проследовать через залу, биллиардную, проходную, вплоть до самой столовой, и только тут няньки перехватили братца Женю, и барабан умолк.

– Отдохнул, друг мой? – встретил сына Иван Николаевич и крепко его обнял.