Правила Дома сидра - John Irving

Гомер понимал, никаких оплошностей. С его познаниями в медицине не так трудно уберечь Кенди от беременности; и конечно, они очень осторожны, назначая свидания. Но это благоразумие, к огорчению Гомера, лишало их любовь того пыла страсти, что они испытали в ту первую ночь, когда был зачат Анджел. Кенди настаивала, чтобы Гомер попросил д-ра Кедра прислать инструменты на всякий случай, вдруг понадобятся. Гомер не возражал, хотя в душе был уверен, что это излишняя предосторожность, но письмо с просьбой отправил.

Все пятнадцать лет Гомер убеждал ее:

— Ты не забеременеешь! Этого просто не может быть.

— Ну а вдруг? У тебя есть все необходимое? — в сотый раз спрашивала Кенди.

— Да, — отвечал Гомер.

После того удара Уолли он стал воздерживаться от своего любимого словечка. И если оно невзначай вырывалось, он непроизвольно закрывал глаза, ожидая, что опять получит удар в челюсть, как будто его собеседник, кто бы он ни был, реагировал на него как Уолли и обладал реакцией мистера Роза.

Уилбур Кедр по-своему истолковал просьбу Гомера об инструменте. Впрочем, эти пятнадцать лет он только и делал, что по-своему толковал намерения Гомера. Конечно, он незамедлительно послал ему прекрасный набор инструментов: большой и средний расширители, зеркало Оварда, кюретку для биопсии, один маточный зонд, двое абортных щипцов, набор острых кюреток и кюретку Рейнстейтера. Не забыл он и ватные тампоны и дезинфицирующие препараты, словом, обеспечил Гомера всем необходимым для абортов до конца столетия.

«Я не собираюсь открывать гинекологический кабинет!» — написал Гомер в ответном письме. Но д-р Кедр был доволен и тем, что Гомер всем для этого обеспечен.

Гомер завернул инструменты в вату, потом в марлю, уложил в пластиковый пакет еще из-под подгузников Анджела. И засунул его поглубже на полку стенного шкафа на втором этаже вместе с тампонами и медикаментами. Эфир он хранил в сарае с садовыми инструментами.

Это легковоспламеняющееся вещество лучше держать не дома.

При всем том эта близость с Кенди три раза в два месяца неизменно убеждала его, что после пятнадцати лет их все еще страстно влечет друг к другу и что нынешние встречи бледным повторением первой ночи не назовешь. Правда, у него сложилось непоколебимое убеждение, что секс и любовь — разные вещи. Возможно, потому, что первой женщиной у него была Мелони, а настоящий секс он знал всего одну зиму в Сент-Облаке, когда у него, как ему верилось, была семья. Любовь у него соединялась с нежностью и восхищением, которые чувствуешь в особые минуты. А он столько лет не видел, как Кенди просыпается, как засыпает, не будил ее, не сидел рядом, любуясь, как она спит.

Эту нежность он перенес на Анджела. Когда Анджел был младше, они с Кенди сталкивались иногда у его постели в темноте его комнаты, и, бывало, вместе, как все родители на земле, удивленно и с умилением взирали на своего спящего отпрыска. Но обычно Гомер засыпал в пустой двуспальной кровати, рядом с которой стояла кроватка сына, прислушиваясь к его сонному дыханию; ну что ж, Гомер все детство засыпал в комнате, где дышало десятка полтора мальчишек.

Когда утром он будил Анджела, сердце его заходилось от нежности и чувства вины — это и была настоящая любовь; а Кенди такие минуты (если они были) дарила Уолли, думал Гомер. У сирот в Сент-Облаке удовольствия обусловлены местом, временем и прочими обстоятельствами. Голод лучше ощущать по утрам — блинчиков дадут сколько угодно. Для секса нужен ясный день и, разумеется, Мелони; потребность вандализма и бесцельных прогулок опять же без Мелони не удовлетворишь, секс в одиночку и раздумье требуют непогоды и, конечно, отсутствия Мелони. Гомеру страстно хотелось иметь семью, но семья — понятие растяжимое, а этого ему в детстве не объяснили.

Однажды в июле, в жаркий субботний полдень, располагающий к лени, Гомер плавал на спине в бассейне. Все утро он мульчировал землю вокруг саженцев, вместе с ним работал Анджел. Сейчас Анджел, еще мокрый, стоял на трамплинной доске и перебрасывался бейсбольным мячом с Уолли, который сидел в своем кресле на возвышении недалеко от бассейна. Они бросали мяч молча, сосредоточенно. Удар Уолли отличался резкостью, неожиданной для сидящего человека. К перчаткам Анджела мяч словно прилипал. Слышались сочные шлепки мяча по коже бейсбольных перчаток.

Кенди вышла из конторы павильона и подошла к бассейну. Она была в джинсах, ботинках, спортивной рубашке хаки с большими карманами и нашивками на плечах, на голове бейсболка козырьком назад: Кенди прятала от солнца русые волосы — выгорая, они казались седыми.

— Вот так. Мужчины в субботу кончают работу в полдень, а женщины не разгибаются в павильоне до трех, — проговорила она раздраженно.

Гомер встал на дно бассейна, вода доставала ему до груди, и посмотрел на Кенди. Уолли глянул на нее через плечо и послал мяч Анжелу, тот метнул его обратно.

— Перестаньте, пожалуйста, бросать мяч, когда с вами разговаривают, — сказала Кенди.

— Мы тебя слушаем. — Уолли задержал мяч в руках.

— По-моему, по субботам, когда люди еще работают, от игр лучше бы воздержаться. Все слышат, как вы тут резвитесь, это производит не самое лучшее впечатление.

— Чем мы тебе не потрафили? — спросил Анджел.

— Тем, что болтаетесь без дела, живете в «чудесном» доме, как говорят люди. А им приходится и по субботам вкалывать.

— Пит тоже бездельничает, — сказал Анджел. — Он уже на пляже.

— Пит еще ребенок. Но мать его все еще в павильоне.

— А я что, не ребенок? — пошутил Анджел.

— Не о тебе речь. Что вы двое на это скажете? — Кенди обратилась к мужчинам.

— Я тоже ребенок, — сказал Уолли и бросил мяч Анджелу.

Анджел засмеялся, поймал мяч и послал обратно. Гомер же молча стоял в воде, не спуская глаз с Кенди.

— Ты слышишь, что я говорю? — кипятилась Кенди. Гомер, не ответив, нырнул, задержал на какое-то время дыхание, а когда вынырнул, Кенди уже исчезла в доме, хлопнув дверью.

— Успокойся, мы все поняли, — примирительно крикнул ей вслед Уолли.

И тут Гомер произнес эти слова. Выплюнул изо рта воду и вдруг сказал Анджелу:

— Иди, скажи матери, пусть переоденется, поедем на пляж. Анджел пошел в дом, и до Гомера вдруг дошло, что он брякнул.

— Пусть сменит гнев на милость, — прибавил Уолли, и, дождавшись, когда Анджел войдет в кухню, сказал: — Я думаю, старик, он не обратил внимания на твои слова.

— Она для него мать. Я просто не могу думать о ней иначе.

— Да, это трудно, — согласился Уолли, — думать иначе, чем думается.

— Что? — не понял Гомер.

— Она у нас командир, — сказал Уолли.

Гомер опять нырнул под воду, там в прохладе голова лучше соображает.

— Командир? — переспросил он, вынырнув.

— Но кто-то ведь должен принимать решения, — сказал Уолли.

Гомер чувствовал: слово «точно» неотвратимо поднимается в нем, как пузырьки со дна бассейна, — и зажал рот рукой. Уолли сидел на возвышении, выпрямив спину, перчатка на камнях, мяч наизготовке в руке. Гомер знал — не сдержись он сейчас, ляпни любимое словцо, пущенный этой рукой мяч мгновенно поразит его, не успеет он нырнуть в воду.

— Она знает, что делает, — промямлил он.

— Всегда знала. А ей идет зрелый возраст. Ты заметил?

— Очень идет, — согласился Гомер, выходя из бассейна. Уткнулся лицом в полотенце, зажмурился и вдруг увидел тонкую сеточку морщин в уголках глаз Кенди, веснушки на груди — она любила подставлять грудь солнцу. На животе у нее тоже морщины — растяжки, которые оставила на гладкой, упругой коже беременность. Интересно, знает ли Уолли. отчего они. На тыльной стороне узких длинных ладоней уже заметно проступали вены. Но она по-прежнему была очень красивая женщина.

Наконец Кенди с Анджелом вышли из дома готовые ехать на пляж. Гомер вглядывался в лицо сына — осознал ли он, что отец назвал Кенди матерью; но в лице Анджела ничего не изменилось, и Гомер так и не понял, заметил ли сын его обмолвку. И не мог решить, сказать ли Кенди, что Уолли заметил. Поехали в желтом джипе. За рулем Кенди, Уолли рядом на специальном сиденье, а Гомер с Анджелом устроились сзади. Всю дорогу на пляж Уолли напряженно глядел в окно, как будто впервые видел дорогу, ведущую из Камня в Бухту. Как будто он только что выпрыгнул из самолета над Бирмой, казалось Гомеру, только что раскрылся парашют и он выискивает взглядом, где приземлиться.

И Гомер впервые сказал себе: Кенди права.

Он знает. Уолли все знает.

В яблочном павильоне ничего не менялось. Там тоже жили одной семьей. Не было только Дебры Петтигрю; младшая сестренка Толстухи Дот вышла замуж за парня из Нью-Гэмпшира и навещала родных только на Рождество.

Гомер с Анджелом проводили Рождество в Сент-Облаке. Утреннюю трапезу делили с Кенди и Уолли, одаривали друг друга, набивали гостинцами машину и отправлялись в путь. К вечеру были в Сент-Облаке, поспев как раз к рождественскому столу. Как плакала, увидев их, сестра Анджела! А сестра Эдна обливалась слезами, прощаясь с ними. Д-р Кедр был дружелюбен, но сдержан.