Правила Дома сидра - John Irving

— Как никому? — невинно переспрашивал он. Иногда ему даже нравилось подразнить ее.

— Вы ведь невысокого мнения о религии, — заметила как-то Каролина.

— Положим, — осторожно отвечал он, отдавая себе отчет, что Каролина, молодая и быстрая, слишком серьезный противник.

— Ну, а что такое ваше пристрастие, как не религия?

— Но я никому не запрещаю молиться, — отрезал д-р Кедр. — Молитва — сугубо личное дело. Молиться или нет, человек решает сам. Молитесь, пожалуйста, кому и чему угодно. А вот такие, как вы, рано или поздно сочиняют свод правил и требуют их неукоснительного исполнения.

Говоря это, Уилбур Кедр чувствовал, однако, слабость своих позиций. Сестра Каролина взяла его в оборот. Социализм его восхищал, но спорить с социалисткой — все равно что спорить со служителем культа. Государство, запрещающее аборты, вещала Каролина, узаконивает насилие над женщиной, запрещение абортов — особый вид насилия, в основе которого лежит ханжество и самодовольство. Право на аборт — это не просто право свободы выбора, это долг государства принять закон, гарантирующий это право.

— Но стоит государству принять закон, оно тут же начинает диктовать правила, — протестовал д-р Кедр.

Он говорил сейчас как истый янки, уроженец Мэна. А сестра Каролина только улыбалась. Она опять вовлекла его в спор и заманила в очередную ловушку. Д-р Кедр не был политик, приверженец системы. Он был просто хороший человек.

— В другом, лучшем мире… — начинала она терпеливо объяснять,

Д-р Кедр при этих словах взрывался.

— Я живу не в лучшем мире! — кричал он. — А в этом, в этом самом. Я принимаю его как данность. Давайте говорить об этом мире!

Но эти споры очень утомляли его. И ему сразу же хотелось подышать эфиром. Чем больше он горячился в споре, тем необходимее был эфир и тем сильнее он чувствовал правоту сестры Каролины.

— Я не могу быть всегда прав, — устало говорил он.

— Да, я понимаю, — сочувственно кивала сестра Каролина. — Именно потому, что даже очень хорошие люди не всегда правы, нужно общество, нужны некие правила. Называются они приоритеты.

— Называйте, как хотите, — ворчливо отвечал д-р Кедр. — У меня нет времени для философии, политики, религии. У меня уже вообще больше нет никакого времени.

И всегда где-то на задворках сознания ему слышался плач новорожденных. Даже когда в приюте так же тихо, как в могиле, как в последних дотлевающих пустых домах Сент-Облака, Уилбуру Кедру все равно слышался плач младенцев, и они плакали, он это знал, не потому, что хотели родиться. А потому, что родились.

Тем летом мистер Роз написал Уолли, что они с дочерью приедут на день-другой раньше всей команды; и надеется, что к его приезду все будет готово.

— Мы очень давно не видели его дочку, — сказал Уолли; все трое были в конторе яблочного павильона.

Эверет Тафт смазывал машинным маслом инвалидное кресло, а Уолли сидел на столе, свесив безжизненные ноги, обутые в безукоризненно начищенные мокасины, которым было уже больше пятнадцати лет.

Кенди играла с калькулятором.

— Девочка, кажется, ровесница Анджелу, — сказала она.

— Точно, — ответил Гомер.

И получил от Уолли прямой удар в челюсть — единственный тип удара; который он мог нанести в сидячем положении. Гомер стоял нагнувшись, а Уолли сидел на столе, поэтому удар был неожиданно мощный и пришелся прямо в щеку. Потрясенная Кенди с силой оттолкнула калькулятор, он проехался по столу и со стуком упал на пол. Гомер тоже упал, но без стука. Просто рухнул всем телом. Приложил руку к щеке — наверняка скоро вздуется синяк.

— Уолли! — сказала Кенди.

— Мне это, в конце концов, надоело! — крикнул Уолли. — Неужели у тебя нет других слов?

— Боже мой, Уолли! — Кенди не находила слов.

— Все в порядке, — сидя на полу, сказал Гомер.

— Прости меня. Но что ты все заладил свое «точно». Мне это действует на нервы, — сконфузившись, проговорил Уолли.

С этими словами он оперся руками о стол, чтобы спрыгнуть (Уолли уже много лет не делал этой ошибки), повинуясь естественному порыву помочь Гомеру встать на ноги; на какой-то миг он забыл, что ноги у него не ходят. Если бы Кенди не подхватила его и не прижала к груди, он бы упал на пол рядом с Гомером. Гомер поднялся на ноги и помог Кенди посадить его обратно на стол

— Прости, старик, — сказал Уолли и прижался головой к его плечу. — Я не хотел этого.

На этот раз Гомер удержался и не сказал «точно». Кенди пошла за полотенцем и льдом, чтобы приложить к опухшей щеке Гомера.

— Все в порядке, Уолли, — повторил Гомер.

Уолли слегка подался вперед, Гомер наклонился к нему, и они потерлись лбами. Вошедшая со льдом Кенди так и застала их.

Все эти пятнадцать лет Кенди с Гомером считали, что Уолли давно обо все догадался, примирился со случившимся и расстраивает его только их боязнь признаться. Но ведь для Уолли лучше, что они молчат. В каком неудобном, непонятном положении он окажется, если они вдруг поведают ему правду! Главное, чтобы Анджел ничего не знал. Не дай Бог, если в их тайну его посвятят посторонние. Но Уолли, конечно, ему не скажет, даже если и знает.

Гомера удивляло одно, почему Уолли не ударил его раньше.

— Как ты это себе объясняешь? — спросила Гомера Кенди, когда они ночью сидели на краю бассейна.

Какое-то крупное, судя по жужжанию, насекомое запуталось в защищающей от листопада сетке, мало-помалу его трепыхание становилось все тише, тише…

— Наверное, эти мои «точно» и впрямь действуют на нервы.

— Уолли всё знает, — сказала Кенди.

— Ты это говоришь пятнадцать лет.

— Ты думаешь, он не знает?

— Я думаю, он любит тебя, а ты любишь его, — сказал Гомер. — Думаю, он знает, что мы оба любим Анджела. И Уолли, наверное, тоже его любит.

— А как, по-твоему, он догадывается, что Анджел наш ребенок?

— Не знаю. Я знаю одно, когда-нибудь придется открыть Анджелу правду. По-моему, Уолли знает, что я тебя люблю, — сказал он.

— А что я тебя люблю? — спросила Кенди. — Это он знает?

— Ты любишь меня изредка.

— Я говорю не о сексе.

— А я о сексе.

Они были очень осторожны и верили, что об их отношениях никто не догадывается. С тех пор как Уолли вернулся с войны, они были близки всего двести семьдесят раз, в среднем восемнадцать раз в год, полтора раза в месяц. Они были предельно осторожны. На этом настаивала Кенди — ради Уолли, ради Анджела, ради того, что Кенди называла их семьей. Не дай Бог, кто-нибудь застанет их вместе. Нельзя никого ставить в неловкое положение. Если это случится, их отношениям придет конец, и уже навсегда.

Вот потому они и не признавались Уолли. Конечно, Уолли мог бы их понять; ведь они верили, что он погиб (как еще понимать «пропал без вести»?), они нуждались друг в друге, хотели Анджела. Уолли бы понял, да и от факта никуда не денешься. Но спроси он, как обстоит дело сейчас, что бы они ответили?

И еще одного они боялись, вдруг Кенди забеременеет. Зачать ребенка Уолли не мог, и случись это, в чудо он не поверит. Энцефалит не влияет на детородную способность, и Уолли только годы спустя понял, что бесплоден. Он вспомнил, каким антисанитарным способом бирманские крестьяне опорожняли ему мочевой пузырь. Но вспомнил не сразу. Память о днях, проведенных в Бирме, возвращалась к нему постепенно. Узнав, что семяпроводящий канальчик у него зарос, он стал вспоминать особенности бамбуковых катетеров, и ему даже казалось, что он помнит их все до единого.

Оргазм он чувствовал, Уолли любил подчеркивать это в разговоре с Гомером; впрочем, с кем еще он мог бы об этом пошутить. «Я все еще могу нацелить пистолет и выстрелить, — говорил Уолли. — Только выстрел-то холостой».

Когда какой-нибудь бирманец спускал ему мочу (за что он всегда бывал благодарен), крови было совсем мало, вспоминал Уолли, даже если побег был не совсем гладкий; и кровь его казалась светлой по сравнению с кроваво-красными плевками бетеля на палубе лодки.

Кенди заставила Гомера поклясться, что если она забеременеет, аборт в этот раз сделает он. Поездка в Сент-Облако не обманет Уолли. Да она и не будет морочить ему голову. Эта боязнь умеряла любовный пыл; к тому же они предавались любви в самых неподходящих местах; отцы-основатели Новой Англии пристыдили бы их, и д-р Кедр бы не похвалил.

Расписания интимных встреч у них не было, ни условленного места, ни дня, ни часа. Чтобы не вызвать подозрений — как будто они без того не были под подозрением. Зимой, когда Анджел вернувшись из школы, возил Уолли поплавать в бассейн частной мужской школы, Кенди и Гомер могли бы урвать часок для любовных утех. Но кровать, где спал Гомер, вызывала столько ассоциаций. На ней спала Олив, а еще раньше умер Сениор; кровать Кенди и Уолли тоже имела свои табу. Изредка им удавалось выкроить время на поездку. Был еще дом сидра, он годился для тайных встреч в конце лета перед приездом сборщиков; но с тех пор как Анджел научился водить, там стало небезопасно; ему доверили объезжать сады в одной из фермерских машин при условии не выезжать на шоссе; с ним часто увязывался его дружок, толстый коротышка Пит Хайд, и Гомер подозревал, что они попивают пивко в доме сидра, если Эрб Фаулер снизойдет купить им его; а возможно, предаются любимой, но запретной забаве подростков — курению. Ночью тоже не уединишься — Анджел унаследовал-таки от отца бессонницу.