Схимники. Четвертое поколение - Сергей Дорош

Сотник егерей, израненный, избитый… Сердце Светланы оборвалось. Она узнала пленника. Правда, помнила его другим, низеньким, немного полным боярским сыном, который стеснялся своего небольшого роста и всегда охотно играл с маленькой княжной, азартно рубился на деревянных мечах с ее подругой.

– Милости! – закричала девушка, уже не думая ни о чем, кроме того, что друг детства сейчас погибнет.

Но крик ее получился каким-то робким, жалким. И от этого стало необычайно горько. Ведь когда-то она умела вызвать нужные чувства в людях не просто пением, даже своим голосом! Что-то вспыхнуло внутри, подобно огню.

– Милости! – крик словно обрушился на толпу. Его подхватили.

Казалось, он пробудил милосердие даже в самых черствых сердцах. Казалось, княжну оглушат требования пощадить пленных. Казалось… Весь этот порыв потонул в других воплях:

– Смерть! Казнить! Повесить!

И воодушевление сменилось отчаянием. Светлана развернулась и начала проталкиваться прочь. Бесполезно. Когда поют мечи, для скрипок не время. Тем более для бездарных скрипачек. Но толпа, казалось, сжала ее со всех сторон. Потные мужики, толстые горожанки нависали, словно скалы, а худые – как доски в заборе. Вонь множества человеческих тел. Их жажда крови, жестокость затапливали Светлану, лишали возможности дышать. Сердце девушки билось, как у маленького перепуганного зверька, часто-часто. Страх, ужас, паника. На миг в толпе мелькнул знакомый силуэт. Стройный человек с лицом Императора и пронзительно-голубыми глазами, которые сложно забыть, единожды увидев. Казалось, ледники горных вершин отдали им весь свой холод. Она различила даже хриплый голос:

– Пусть попляшут в петле!

Нет, он не вкладывал в голос никаких особых интонаций, в этом не было нужды, просто кричал. Толпа и так хотела смерти чужаков. Толпа жаждала зрелища. Малышка попятилась. Ей казалось, голубые глаза вот-вот насмешливо сощурятся, глянут на нее, губы изогнутся в улыбке, и хриплый голос вновь предложит взять меч. Она почувствовала, как наступила на ногу кому-то.

– Куда прешь, костлявая? – громыхнул недружелюбный голос, и локоть чувствительно ткнул в бок.

Сказались многочисленные тренировки под чутким руководством Зануды. Тело защитило себя само, напрягло нужные мышцы. С трудом понимая, что делает, Светлана ткнула здоровенного горожанина в ответ. Ее маленький кулачок буквально вонзился туда, где за толстым слоем жира скрывалась чужая печень. Мужик болезненно выдохнул, а вдохнуть уже не смог. Так и стоял, хватая ртом воздух. «Не сдохнет», – злобно подумала княжна.

Она пошла сквозь толпу, как сквозь вражеский строй, теперь уже не стесняясь прикладывать далеко не женскую силу для того, чтобы заставить людей расступиться. А в спину ей били крики сбрасываемых со стены имперцев. Словно кто-то бесчувственный забивал гвоздь в темечко. Все происходящее казалось дурным сном. Чудилось, вот-вот рядом замелькают шлемы отцовских дружинников. Крепкие, молодые парни отгородят ее от этой сумасшедшей толпы. Поздно, княжна. Может быть, уже и отца-то в живых нет.

Хотелось позвать Бешеную, Зануду, Искателя, сильного, такого надежного Барчука. Хотелось, чтобы все было как прежде, чтобы они не приходили в этот безумный город и хриплый голос никогда не предлагал ей взять меч.

Светлана не помнила, как вновь очутилась в «Морском коньке», в комнате Искателя. Вещи учителя были разбросаны в живописном беспорядке. На кровати лежал шерстяной плащ. Наверно, учитель укрывался им вместо одеяла, хоть, правда, ночи нынче стояли теплые. Светлана схватила его, уткнулась лицом в шерстяную ткань. Это она заберет с собой, на память.

В своей комнате девушка задвинула засов на двери, свалилась на кровать. Совсем как вчера. Что же это, она теперь каждый день будет рыдать в подушку над несовершенством этого мира? Руки сами нашли чернильницу, перо. Удачно подвернулся лист бумаги, словно ждал своего часа и почувствовал, что сейчас он нужен. Корявые строчки, неровный почерк человека, не привыкшего писать. Зануда все время журил княжну за него, десятки раз повторял слово с труднопонимаемым смыслом: «каллиграфия».

Светлана вспомнила, как однажды, когда ей надоели эти нравоучения, она ответила: «Каллиграфия – это особое искусство создавать надписи с помощью человеческих испражнений, и оно доступно лишь тем, кто постиг науку письма в полной мере». И брат в схиме не обиделся. Его хохот услышал даже Барчук, собиравший дрова далеко в лесу. Зато больше Зануда к ней не приставал по этому поводу.

Странно, именно о нем она сейчас думала больше всего. Захотелось встать рядом, провести серию упражнений, с которых раньше у них начиналось каждое утро. Услышать его ворчание о том, что сейчас локоть надо поднимать на полпальца выше, а вот сейчас не отрывать пятку от земли.

И чтобы Искатель напомнил ему, что упражнения, которыми схимники учатся чувствовать свои мышцы, придумали не дураки. Рано или поздно они сами заставят выполнять себя правильно. Тело почувствует, что нельзя по-другому. Главное – не лениться. Ничто в этом мире не дается само собой. Всегда приходится приложить немало сил, пролить моря пота, прежде чем начнет получаться. Может, действительно пора взрослеть?

Внизу послышался какой-то странный шум. Вернее, странным он показался бы кому-нибудь другому. А Светлана четко различила, что упало тело. Шаги. Больше десяти человек. Девушку сейчас не волновали ни они, ни лязг извлекаемого из ножен оружия. Главное – строки, которые покрывали бумагу, неровные, словно морские волны.

Теперь ей стало ясно, что такое душа. Это то, что болит где-то там, внутри. Это то, чего нет у толпы под крепостной стеной. Это наконец то, что Механик заменил в себе на зубчатые колеса и алхимические смеси. Да и откуда ей взяться в мире, где выгода победила честь, барыш попирает ногами доблесть, а жестокость оправдывается необходимостью.

Убожество мыслей, убожество слов,Убожество чувств – это словно проклятье!Душе не стерпеть бренной плоти оков,И нету ни права, ни сил разорвать их.

А сломанных крыльев уже не вернуть,Подрезанных жил не срастит даже время.Взмыть в небо хочу, полной грудью вздохнуть,Но скрылось вдали уж крылатое племя.

Осталось с тоскою смотреть лишь им вслед…Не взяли, забыли, оставили в прахе…Кто знает, наступит ли завтрашний день,Кто знает, не встретишь ли утро на плахе?

Быть может, уж голову ждет твою меч…Нет сказки, топор палача станет былью.Не жаль, коль снесут тебе голову с плеч,Гораздо страшнее, когда рубят крылья.

А там, за окном, слышен топот копыт.Там те, кому Серый Судья не указ.Вот выход – лишь пыльные стекла разбить…Но встретит решетка тебя в сотый раз.

Пока не поймешь ты, что власть над тобойИмеет лишь тот, кому дал ее ты…Но что твой огонь перед серой толпой?Тебе не наполнить их душ пустоты[1].

Светлана еще раз перечитала написанное. Все правильно, убожество. Она так и не смогла найти нужных слов. Она изменила себе, оставив тех, кого называла братьями и сестрами, в час нужды. Так откуда ей взяться, песне, которая исцелит душу? Скомканный лист полетел в угол. Княжна достала нож. Простой, самый обычный, который использовала на привалах, когда помогала чистить рыбу или нарезать овощи в похлебку.

Лезвие острое, впору бриться. За этим следила Бешеная. Все ножи точила она. Барчук сперва возражал, доказывал, что не женское это дело. Но дочь воеводы стояла на своем. Тихий шелест металла по оселку успокаивал ее. И Барчук смирился. А Зануда – тот всегда рад был переложить работу на плечи другого, особенно если она была необходимой, но не особо приятной ему.

Левой рукой княжна выдернула три шпильки, и коса, до того накрученная вокруг головы, упала за спину. Длинная отросла, до самой земли. Говорят, хунну плетут из женских волос тетивы для луков и арканы. Тот-то было бы им счастье. Светлана своими волосами гордилась по праву. Коса выходила толщиной в руку, тяжелая.

Она взялась за волосы у самого затылка. Лезвие прикоснулось к шее, приятно холодя.

– И правда, когда же я повзрослею?

В коридоре топот чужих шагов. Ах, нет, они крадутся. Но к Светлане не могли подкрасться даже схимники. Кто-то слегка толкнул дверь.

– Заперто.

– Ломай.

Любовно отточенное старой подругой лезвие не подвело. Коса упала на пол, свернувшись неровными кольцами, словно сброшенная змеей шкура. Княжна погладила себя по горлу, встряхнула разом укоротившимися волосами, прокашлялась.

Кто-то снаружи ударил кулаком как раз туда, где был засов. Дерево оказалось слабее плоти. Дверь распахнулась. Два парня в одежде мастеровых влетели внутрь. Но в их руках поблескивали мечи венедского образца, правда, чуть короче и шире. Такие предпочитали егеря некоторых полков. Светлана обернулась. Глаза ее сузились, совсем как у Ловца. Парни замерли. Они ждали сопротивления, а здесь – девушка с обычным ножом, да еще как-то странно хрипит и покашливает.