Зеленый луч. Буря. - Леонид Соболев

— Ладно, — сказал капитан. — Можете вскипятить чайку, а если хотите — пусть кладовщик выдаст мясо.

Медленно выпрямлялся тральщик, и снова его качнуло, но уже капитан улыбался, и смеялись ребята, как будто ничего не произошло. Однако для меня многое изменилось. За эту секунду я усвоил очень важную истину.

Дело не в том, что я от рождения трус, а другие храбрые. Дело в том, что другие умеют сдерживать страх, а я не научился. И я знал, что учиться этому мне придется в ближайшие же часы.

Глава XXIII

МЫ ПЫТАЕМСЯ ОКАЗАТЬ ПОМОЩЬ

Все-таки, когда мы вышли из столовой, мне было очень страшно. Я не привык еще к штормовой океанской волне. Пока мы сидели в столовой, погода немного изменилась: ураган выл по-прежнему, по-прежнему волна заливала палубу, но снега стало меньше. Он еще несся мимо нас, забирался за воротник и в рукава, холодными иголками колол лицо, но уже можно было различить и нос тральщика, и быстро мчавшиеся по небу тучи, и небольшой участок моря по сторонам. От этого мне не стало легче, даже наоборот. Перед самым носом тральщика отвесно поднималась водяная стена такой вышины, что мне показалось: еще минута — и она сольется с небом. И она все росла и росла. Или нет. Непонятная сила тащила нас вниз, на дно, с такой удивительной скоростью, что вода не успевала сомкнуться над нашими головами. Потом стена перестала расти. Нос тральщика стал скользить по ней вверх, срезая слой воды, и эта вода, промчавшись по полубаку, низвергалась на палубу, билась о люки, о стену надстройки, всползала по стене вверх и, ослабев, лизала стекла иллюминаторов. Она швырнула меня к корме, и я, уцепившись за поручни, полез по трапу наверх, потому что мне казалось, что наверху не так страшно. Стоя на верхней палубе, крепко вцепившись в поручни, я осмотрелся. Тральщик был сейчас на вершине водяной горы. Глубочайшая пропасть разверзлась под ним. Далеко-далеко внизу ветер швырял горсти снега, пена расползалась по водной поверхности, белые точки плавали по воде. Я скорее догадался, чем разглядел, — это были чайки, такие спокойные, как будто вокруг не бушевало море. По тому, какими бесконечно малыми и далекими они мне казались, я понял, что волны и в самом деле чудовищной величины. Я хотел оглядеть горизонт, но горизонта не было видно. Чем дальше, тем гуще была пелена снега, тем труднее было разглядеть, что за ней происходит. И вот прямо по траверсу левого борта в снежном тумане я увидел расплывающееся пятно света. Оно не было неподвижным. Оно то поднималось, то опускалось, но, впрочем, может быть, поднимались и опускались мы. Мне трудно было судить.

Капитан вышел из рубки, долго всматривался в пятно и ушел; матросы на палубе показывали на пятно пальцем, и, если бы не рев урагана, я, наверное, услышал бы их возбужденные голоса. Но я ушел в радиорубку. Мне невмоготу стало смотреть на волны, каждая из которых могла бы положить десять таких судов, как наш тральщик.

Маркони даже не обернулся, когда я вошел. Надев наушники, он быстро писал. Я уселся, как обычно, га койку — на ней было мягче, чем на диване, — и решил подождать, пока он освободится. Здесь мне казалось не так страшно. Волны метались по палубе, сорванные ветром гребни носились по воздуху и порой с силою ударялись о стекла. Но к качке я привык, а ураган выл так же, как где-нибудь в степи. Закрыв глаза, можно было себе представить, что ты не на судне, могущем каждую минуту опрокинуться килем вверх, а в крепко ставленной, жарко топленной избе и ураган не опасен, а даже приятен, потому что приятно вспоминать о ветре и холоде в тепле и уюте.

Когда я открыл глаза, меня поразила фигура радиста. Он стоял у стола, как-то странно согнувшись, руками держась за наушники.

— Маркони, — окликнул я, — в чем дело? Чего ты застыл?

Он повернулся ко мне, но, кажется, меня не увидел. У него было белое, растерянное лицо. Открыв окошечко в рулевую рубку, он вдруг заорал срывающимся голосом:

— Николай Николаевич! Николай Николаевич!

Лицо капитана показалось в окошечке.

— Ну, в чем дело? — спросил Студенцов. — Чего вы разволновались, маркони?

— 90-й подает SOS, — сказал радист. Он вслушивался в точки и тире, звучавшие в наушниках. Медленно он переводил их на слова: — «Кто меня… слушает… прошу сообщить… ваши пункты… позывные…»

— Успокойтесь, маркони, — резко сказал капитан. — Возьмите себя в руки и скажите, какой пеленг направления на 90-й.

Пока радист определял пеленг, я соскочил с койки и, стараясь не обратить на себя внимание капитана, подошел к столу.

— Норд, — сказал радист.

— Значит, он. — Капитан повернул голову назад, и я увидел, что за ним стоит Овчаренко.

— Значит, он, — подтвердил Овчаренко.

Я забыл про осторожность и спросил:

— Это свет 90-го с левого борта?

— Да, — ответил капитан, рассеянно глядя на меня.

Ему, по-моему, просто не пришло в голову, что мне здесь не следует быть.

— Да, — повторил он уже про себя, — это свет 90-го. — Потом резко повернулся к радисту. — Передайте, — сказал он. — «Нахожусь от вас на зюйд, в расстоянии видимости. Вижу ваши огни. «РТ 89». — Ключ в руке маркони застучал свои точки и тире с такой быстротой, что мне казалось — это просто дрожит рука, лежащая на ключе аппарата, дрожит и отбивает мелкую дробь. — Переведите связь на телефон, — раздраженно добавил капитан.

Снова задрожала рука маркони, и застучал ключ» Тусклым светом горели лампы радиостанции. Левой рукой радист поворачивал регуляторы, лампы загорались и гасли. За переборкой выл ветер, бились волны, а в рубке, казалось, была тишина — так напряженно молчали и вслушивались и капитан, и Овчаренко, и я. И вот в этой кажущейся тишине мы услышали голос маркони:

— Алло, алло, — говорил он. — 89-й слушает. Говорит 90- й? Алло, алло! Абрам, это ты? Говорит Вася. Вася Фетюкович из третьей группы.

— Капитана к аппарату! — рявкнул Студенцов и со стуком задвинул окошечко.

Маркони растерянно поднял голову и сразу опять заговорил:

— Абрам, ваш старик далеко? Позови-ка его. Николай Николаевич просит. Ну да, да, наш старик просит вашего старика. — Дверь отворилась, и вошел Студенцов. — Сейчас подойдет, — сказал маркони, встав и передавая Студенцову наушники.

Он включил в аппарат запасную пару и хотел надеть их, но тут я не выдержал. Стараясь не шуметь, я отнял у него один из наушников. Он удивленно на меня посмотрел — наверное, он забыл, что я в рубке, но спорить не стал. Сблизив головы, прижав каждый по одному наушнику к уху, мы ждали. Какие-то визги и вздохи слышали мы в эфире, как будто в эфире тоже был ураган. Маркони подрегулировал, и визги стихли. Капитан сидел в кресле, прямой, широкоплечий, чуть наклонившись к микрофону. Но вот мы услышали шум — может, это хлопнула дверь в радиорубке на 90-м, — и голос в наушнике отчетливо сказал: