Яконур - Давид Константиновский

Горечь и — отчаяние…

Какое было счастье: снова почувствовать на себе его руки…

Только подумала — голова кругом.

Ольга шагала через пустырь, навстречу солнцу, туда, где размещались — она знала — дальние колодцы. Идти было еще долго.

Его руки — на себе…

Каждый уже знал, что нужно другому. Все вспоминалось.

Ольга хотела в ту ночь, чтобы все только для Герасима было… Чего ему желается, чего недоставало ему… О себе не думала, ничего не желала для себя, только для него… Существовала только для Герасима; ее просто не было, только он — и ее желание сделать его счастливым… Снять с него все его тяжести… Сделать для него что-нибудь, чтобы ему было хорошо, как никогда ему не было… Хотела лишь дарить себя, лишь отдавать.

Ток в его руках…

И опять было, словно падаешь в лифте!.. или самолет бросило вниз… нет, это все — как травинка перед деревом…

Рассердилась на себя! Хотела, чтобы все досталось ему, — взяла все же свое… Рассердилась, обиделась на себя.

Он заметил; пришлось объяснять.

Смеялся, счастливый!

Какие слова ей говорил, как целовал. Счастливый… взрослый… старший…

Огорчена была, когда он вернул ей ее. Она уже отказалась от себя — для него; вдруг надо было снова быть собой…

Все отдать, подарить, отдать себя всю, без остатка, до конца!

Только ему…

Что же дальше вчера было?

Не просто Борису вспоминалось…

Одна за тем столиком, в углу, была толстуха, в возрасте, нет, скорее не толстая, а дородная, здоровая, налитая, с лицом угрюмым, волосы низко надо лбом с глубокими морщинами, и маленькие глаза. Борис вспомнил ее взгляд, она посмотрела ему в лицо только раз, когда он подошел; один ее взгляд, и дальше все возникло само. Она сидела боком к столу, вытянув крупные ноги; белая блузка с оборками, нарядная, но несвежая, темная мятая юбка, туфли густо покрыты пылью. Другая была совсем девочка, ребенок, высокая, тоненькая, волосы очень коротко острижены и торчат на маленькой ладной головке, блестящие глаза и детская улыбка; движения легкие и быстрые, как у зверька; одета она была в платьице из какого-то очень дешевого материала. Борис увидел их и парня с ними за столом, кажется, где-то встречал его в поселке, и сел к ним.

Наверное, не надо было этого делать…

Одиночество и отчаяние. Хотя бы притулиться к кому-нибудь… Пусть — забыться…

Народу все прибывало; шум; музыка.

Парень говорил что-то…

«Пить хочу!» — сказала толстуха. «И я!» — тотчас сказала девочка. Парень налил им водки в фужеры, толстуха выпила, откинулась на спинку стула, девочка отпивала мелкими глотками и морщилась.

Она вскочила, едва Борис стал приглашать ее; танцевала легко, невесомо и лихо, она и была невесомая, лихая; и — отдельно, совсем его не касаясь, только рядом с ним.

Сделалось жарко; Борис снял пиджак.

Опять за столом…

Борис увидел, что Николай и Соня уходят; у дверей они задержались; отыскав его, помахали ему руками; Борис встал. «Ты куда?» — вскрикнула девочка и отобрала у него пиджак.

«Пойдемте с нами», — предложил Николай. Борис вспомнил, как отчаянно девочка выхватила у него пиджак, и отказался. «Пойдемте», — мягко повторила Соня.

Борис вернулся за стол.

«Налей!» — говорила толстуха, она подталкивала к парню свой фужер. «Хватит», — ответил парень. «Что?» — «Ты пьяна». — «А ты дерьмо». — «Повтори!» — «На шваль внимания не обращаю», — сказала толстуха и смахнула фужер на пол.

Гасили свет, надо было уходить.

Официантка требовала деньги за разбитый фужер, Борис дал ей рубль, официантка бросила на стол сдачу — три копейки…

Никто, кроме Бориса, словно не замечал ничего.

Официантка собирала со стола, в одном фужере, том, из которого пила девочка, водка еще оставалась, официантка выплеснула ее на скатерть.

Все продолжали сидеть.

Остановился на минуту перед зеркалом. Так… Вроде все в порядке.

Ну, сказал себе Баранов, — вперед. Действуй.

По Савчуку полная ясность; наконец-то… По Чалпановой, продолжал Баранов, тоже лед тронулся, где-то она, правда, проскочила, не успел принять меры, но зато из истории с докладом вряд ли выберется, к тому же выглядеть стала хуже, к врачу, говорят, обращалась; зла к ней нету, просто — для четкости, что тут можно спокойно, человек занят… Ревякин уедет рано или поздно, семья как-никак… Косцова? — не в счет… Да фракции, да клики! Каждый сам по себе. Другую фракцию, конечно, сильнее терпеть не могут, чем настоящих-то противников!.. Что же, расстановка сил подходящая.

На Яснова вот, на самого-то, рычаг найти! Сверху, через Свирского, чем-то жать? Или пряником, — ему, может, диссертация нужна, как там у него с продвижением?.. Пока воздержаться. Все хорошо идет — не испортить… Так бы вот: я тебе не мешаю — и ты мне тоже не мешай!

Прикинуть еще, по дороге, как с Кудрявцевым… Впрочем, — недостаточно активен, не потянет, по некоторым признакам — иногда заметны колебания; кроме того, опыта руководящей работы не имеет… Вполне! Одобрить. Принять в целом.

Не забыть про комиссию, про последнюю, сказать, против факта не попрешь, запросто подтвердить при необходимости, — Савчук их сразу на свой директорский быстроходный катер и укатал, обычный его номер с комиссиями, что же они после этого могли проверить, не удивительно, ничего у них не подтвердилось…

Вроде хватит… Подвести черту.

Не забыть прикинуться попроще… ну не совсем дурачком, но в этом роде… удобным, да…

И — веселее, все идет как надо!

Потом-то можно будет натянуть вожжи… Добыть деньги, штаты, расшириться, — это знаем как. Сделать большой институт, выправить ему репутацию, настоящее ему, прочное положение создать! Программа года на два, на три. А там уж…

Он и переходил сюда с четким пониманием своей задачи. Он же видел — готовая ситуация; только, может, слегка подтолкнуть, только объяснить кому надо как надо, только оказаться в нужный момент на месте… Без него эта ситуация не разрешится. Все должны понять! Ну как? Ну кто? Где другая кандидатура? Он необходим. Это ясно.

Кто на него сейчас сверху вниз… Ладно. Подождите. Рентабельность исследований, окупаемость капиталовложений, строгая система отчетности, контроль за трудовой дисциплиной, невзирая на прошлые заслуги, — вот вам… ох как вы у меня запоете!..

Он стоит перед зеркалом и смотрит на себя.

Его руки — просто поправляют галстук; этот обыкновенный, ничем не примечательный человеческий жест.

Другой Баранов, в зеркале, делает то же самое.

Савчук взял Баранова на работу, не имея полной о нем информации, надо было срочно поручить кому-то лабораторию; ошибка обнаружилась весьма скоро, однако исправить ее оказалось не просто.

Человек, уверенный, что все относительно на свете, в том числе и добро, и зло… Человек, опьяненный мечтой о власти, тем более что власть эта — над умами, и какими… Человек, поставивший себе единственной ценностью себя и единственной целью — свое, по-своему понимаемое, счастье… Есть такие вещи, которые заводят людей очень далеко.

Может быть, он и не представляет собою ничего серьезного, в конечном счете, может быть, не страшен… Хотя — как знать! В любом случае, не так прост, как может казаться.

Как хочет казаться и умеет.

Савчук при упоминании о Баранове беззвучно шевелил губами… Баранов активно выступал с лекциями для населения и не возражал, в отличие от других, если ему давали всякого рода нагрузки и поручения; проявить же себя в исследовании не спешил, тянул с программой работы; редко бывал в институте, зато, как скоро сделалось известно, с продуманной регулярностью обходил нужные ему приемные. Когда поставили на ученый совет его доклад по теме — Баранов не явился; поставили еще раз — тот же результат; тогда поставили вопрос о соответствии должности, и совет провалил Баранова единогласно. Однако выяснилось, что он заранее разослал в обычные адреса письма о положении в институте вообще и отношении к нему в частности, и теперь Яконур посещали комиссия за комиссией. Все уже начали выдыхаться; у Баранова энергия была неиссякаема…

Вот он поправил галстук; уходит.

Ушел…

Другой Баранов, тот, что в зеркале, — остается. Было два Барановых: один, смотрите, остался.

Он стоит там, в зеркале; поправляет галстук, то самое движение, обыкновенное, ничем не примечательное…

Ну, вперед! — говорит себе другой Баранов. Действуй.

Полная ясность: до последнего стоять за Яконур и за Савчука. До конца! Пусть делают что хотят. Пусть все знают: не было еще у Яконура такого защитника и у Савчука такого последователя. Стойкость и самоотверженность, активность и прямота; вместе с Косцовой, Ревякиным, Чалпановой.

И — средства к существованию обеспечены.

Для чего они это все заварили — их дело… Зарплата идет, стаж прибавляется, хлопот немного, уволить практически невозможно.