Долина Виш-Тон-Виш - Джеймс Купер

Примерно с час после того, как они покинули ключ, наши путешественники двигались быстро, не отвлекаясь каким-либо мимолетным впечатлением или временной остановкой. Однако к концу этого часа быстрота шага Конанчета стала убывать, а его взгляд, прежде постоянно устремленный вперед, начал блуждать в какой-то нерешительности.

— Ты потерял те тайные знаки, благодаря которым мы так далеко проложили себе путь в лесу, — заметил его спутник. — Одно дерево похоже на другое, и я не вижу никаких различий в этой дикой природе. Но если ты заблудился, мы можем на самом деле потерять надежду добраться до цели.

— Вот орлиное гнездо, — возразил Конанчет, указывая на названный предмет, расположившийся на верхних побелевших ветвях засохшей сосны, — и мой отец может видеть дерево Совета — этот дуб, но здесь нет вампаноа!

— В этом лесу много орлов, и этот дуб не единственный среди себе подобных. Твои глаза обманулись, сахем, и какой-то ложный знак сбил нас с пути.

Конанчет внимательно посмотрел на своего спутника. Спустя минуту он спокойно ответил:

— Разве мой отец когда-нибудь ошибался тропой, идя от своего вигвама к месту, откуда он смотрел на дом своего Великого Духа?

— Эта хоженая тропа — иное дело, наррагансет. Мои ноги истоптали скалу за множество раз, да и расстояние было всего ничего. Но мы прошли не одну лигу леса, и наш путь лежал через ручьи и холмы, через заросли и болота, где зрение человека неспособно обнаружить даже малейшего признака присутствия людей.

— Мой отец стар, — почтительно сказал индеец. — Его глаз не так остер, как тогда, когда он снял скальп Великого Вождя, иначе он заметил бы отпечаток мокасин. Взгляни! — Он показал спутнику след человеческой ноги, едва различимый по тому, как располагались опавшие листья. — Скала истерта, но она тверже, чем почва. Она не может рассказать по своим отметинам, кто проходил или когда.

— Здесь и вправду есть то, что при желании можно принять за отпечаток мужской ноги. Но он всего один и может быть случайной игрой ветра.

— Пусть мой отец посмотрит в обе стороны, и он увидит, что здесь прошло племя.

— Возможно, это и правда, хотя мои глаза не могут обнаружить того, что ты хочешь показать. Но если здесь прошло племя, то пойдем дальше.

Конанчет покачал головой и растопырил пальцы обеих ладоней, изобразив радиусы круга.

— Ага! — сказал он, еще не успев многозначительно ответить жестами. — Вот и мокасины!

Смиренный, так часто и так недавно ополчавшийся на дикарей, невольно стал искать затвор своего карабина. У него был угрожающий вид и поза, хотя его блуждающий взгляд не мог заметить ничего, что вызывало бы тревогу.

Не то Конанчет. Его более острый и более опытный глаз вскоре уловил беглый силуэт направлявшегося к ним воина, временами скрытого стволами деревьев, чьи шаги по опавшим листьям первыми выдали его приближение. Сложив руки на обнаженной груди, вождь наррагансетов ожидал его прихода в позе спокойного достоинства. Он не произнес ни звука, и ни один мускул не дрогнул на его лице, пока ладонь не легла на его руку и подошедший ближе не произнес дружеским и уважительным тоном:

— Молодой сахем пришел навестить своего брата?

— Вампаноа, я шел по твоим следам, чтобы твои уши услышали, что скажет бледнолицый.

Третьим лицом в этой беседе был Метаком. Он бросил надменный и злобный взгляд на незнакомца, а затем, вновь обретя спокойствие, обернулся к своему товарищу по оружию, чтобы ответить.

— Считал ли Конанчет своих юношей с тех пор, как они возвысили клич войны? — спросил он на языке аборигенов. — Я видел, как многие ушли в поля и не вернулись. Пусть белый человек умрет!

— Вампаноа, его привел вампум сахема. Я не пересчитывал своих юношей, но я знаю, что они достаточно сильны, чтобы утверждать, что то, что их вождь обещал, будет сделано.

— Если йенгиз — друг моего брата, то он желанный гость. Вигвам Метакома открыт, пусть он войдет в него.

Филип сделал им знак следовать за собой и зашагал впереди к месту, которое назвал.

Место, выбранное Филипом для своего временного становища, подходило для такой цели. По одну его сторону чаща была гуще обычного; крутой и высокий утес защищал и прикрывал его тыл. Пресный широкий ручей шумел над обломками, с течением времени падавшими с обрыва перед лагерем, а в направлении садящегося солнца ураган проделал длинную и унылую просеку в лесу. Несколько хижин из хвороста прислонились к подножию холма, а скудные орудия домашнего хозяйства были разбросаны среди жилищ дикарей. Весь отряд не насчитывал и двадцати человек, ибо, как было сказано, вампаноа последнее время больше действовали через своих союзников, чем собственными силами.

Вскоре все трое сидели на утесе, подножие которого омывал быстрый поток падающей воды. Несколько индейцев с угрюмым и злобным видом издалека следили за совещанием.

— Мой брат шел по моему следу, чтобы мои уши смогли услышать слова йенгиза, — начал Филип, выдержав достаточную паузу, чтобы избежать обвинения в любопытстве. — Пусть говорит.

— Я пришел один в логово льва, неугомонного и беспощадного вождя дикарей, — возразил смелый изгнанник, — чтобы ты мог услышать слова мира. Почему сын стал смотреть на действия англичан совсем иначе, чем его отец? Массасойт был другом преследуемых и стойких пилигримов, взалкавших отдыха и убежища в этом Вифлееме веры. Но ты ожесточил свое сердце против их мольбы и жаждешь крови тех, кто не желает тебе зла. Несомненно, твоей натуре присущи гордыня и заблуждения тщеславия, как и всему твоему народу, и ради суетной славы твоего имени и племени кажется необходимым сражаться против людей иного происхождения. Но знай, что есть Тот, кто господин всего здесь на земле, как и Царь Небесный! Ему приятно, чтобы сладкий фимиам поклонения поднимался из глубины дикой природы. Его воля — закон, и тот, кто станет противиться, лишь роет себе яму. Так что прислушайся к миролюбивым советам о том, что землю можно поделить по справедливости, чтобы удовлетворить нужды каждого, а страну подготовить для воскурений с алтаря.

Увещевание было произнесено глубоким и почти потусторонним голосом и с горячностью, вероятно усиленной напряженным и горестным размышлением последнего времени по поводу своих взглядов и ужасных сцен, участником которых он так недавно был. Филип слушал с отменной вежливостью индейского вельможи. Каким бы непонятным ни был смысл слов оратора, его лицо не обнаружило никакого проблеска нетерпения, а губы — насмешливой улыбки. Напротив, благородная и величественная серьезность царила в каждой черте. И как бы ни был он невежествен в отношении того, что хотел сказать другой, его внимательный взгляд и склоненная голова выражали всяческое желание понять.