Долина Виш-Тон-Виш - Джеймс Купер

— Таковы заблуждения близорукого ума! — возразил священник, в мутных запавших глазах которого блестели отсветы чрезмерно взвинченного и лукавого духа. — Все кончилось хорошо, и мы не смеем без смертельной опасности подвергать сомнению то, что нам подсказывают небесные щедроты. Но здесь нет речи о том, чтобы казнить пленника, ибо он предназначен послужить гораздо более великому делу, чем любое, зависящее от его жизни или смерти. Язычник пожертвовал своей свободой без особой борьбы, и у него есть предложения, которые могут привести нас к выгодному завершению трудов нынешнего дня.

— Если он может помочь в чем-то, что уменьшит гибельность и бесчинства этой беспощадной войны, он не найдет более расположенного слушателя, чем я.

— Он заявляет, что способен оказать эту услугу.

— Тогда ради Бога! Пусть его приведут сюда, и мы посоветуемся насчет его предложений.

Мик сделал знак сержанту Рингу, и тот покинул помещение, возвратясь через минуту в сопровождении пленника. Индеец был одним из смуглых дикарей со злобным взглядом, обладающих большинством низменных свойств, порождаемых условиями их жизни, и немногими возмещающими эти недостатки качествами или вовсе без оных. У него был угрюмый и недоверчивый взгляд, выражающий равно опасение и мстительность, тело средней степени совершенства, оставляющего так же мало места для восхищения, как и для осуждения, а одежда такова, что выдавала в нем одного из тех, кого можно отнести к второразрядным воинам. Однако выражением своего лица, невозмутимостью походки и подконтрольностью всех движений он обнаруживал манеру держаться, редко изменяющую его народу, если только слишком частое общение с белыми людьми не начнет разрушать их характерные черты.

— Вот наррагансет, — сказал Рейбен Ринг, заставив своего пленника встать в центре комнаты. — Он не вождь, как можно убедиться по его невзрачному виду.

— Если он исполнит то, о чем здесь шла речь, его ранг мало что значит. Мы стараемся остановить потоки крови, текущие как проточная вода в этих благословенных колониях.

— Он это сделает, — подтвердил священник, — а не то мы заставим его ответить за нарушение обета.

— Каким же образом он намерен помочь остановить работу смерти?

— Путем отдачи жестокого Филипа и его дикарского союзника, бродяги Конанчета, в руки правосудия. Когда эти вожди будут истреблены, в наш храм можно будет войти с миром и глас благодарения вновь вознесется в нашем Вифлееме, не прерываемый безбожным вторжением криков дикарей.

Контент вздрогнул и даже отступил на шаг, услышав, каков характер предлагаемого способа замирения.

— А где гарантия такого хода дела, буде этот человек говорит правду? — спросил он голосом, достаточно выдававшим его сомнения по поводу уместности такой меры.

— Нас оправдывает закон, нужды страждущего народа и слава Божия, — сухо возразил священнослужитель.

— Это выходит за пределы благоразумного исполнения доверенной мне власти. Я не люблю брать на себя такую большую власть без письменных полномочий на ее исполнение.

— Это возражение вызвало некоторое затруднение и в моей собственной душе, — заметил лейтенант Дадли. — И поскольку оно заставило работать мысли, возможно, то, что я хочу предложить, встретит одобрение капитана.

Контент знал, что его давний слуга, хотя часто и бывал груб в своих поступках, в глубине души — человек с отзывчивым сердцем. С другой стороны, с трудом признаваясь в этом самому себе, он питал тайный страх в отношении чрезмерно пылких чувств своего духовного руководителя. И как следствие, он воспринял вмешательство Ибена с нескрываемой благодарностью.

— Говори откровенно. Когда люди держат совет по делу такой важности, каждый отвечает за себя.

— Так вот, это дело можно устроить без затруднений, похоже, смущающих капитана. У нас есть индеец, который предлагает провести отряд через леса к пристанищу кровавых вождей, а там дело будут решать мужество и благоразумие.

— В чем же ты предлагаешь отступить от уже сделанных предложений?

Лейтенант Дадли достиг своего нынешнего чина, не преминув обрести соответствующей доли осторожности, часто, как считают, придающей достоинство чувствам должностного лица. Отважившись высказать мнение, уже изложенное, пусть туманно, перед своими слушателями, он терпеливо выжидал, как оно подействует на его начальника. А последний серьезным и недоумевающим выражением своего лица не меньше, чем только что заданным вопросом, обнаружил, что все еще пребывает в неясности, какое же средство хочет подсказать его подчиненный.

— Я думаю, что больше не будет необходимости захватывать пленных, — пояснил Ибен, — поскольку тот, что имеется, способен породить затруднения на наших советах. Если и есть в колонии какой-то закон, гласящий, что люди должны сражаться по-благородному, в открытом бою, то об этом законе мало вспоминают в обиходе. И хотя я не претендую на мудрость законодателей, я беру на себя смелость добавить: об этом законе прекрасно можно забыть, пока не будет подавлен этот мятеж дикарей.

— Мы имеем дело с врагом, который никогда не внемлет мольбе о пощаде, — заметил Мик Вулф, — и хотя милосердие есть плод христианских качеств, имеется долг больший, нежели любая земная обязанность. Мы не более чем слабые и ничтожные орудия в руках Провидения, и как таковые наши души не должны очерстветь по отношению к нашим внутренним побуждениям. Если бы в поступках язычников можно было найти свидетельство лучших чувств, мы могли бы питать надежды на завершение дела. Но силы тьмы еще свирепствуют в их сердцах, а нас научили верить, что дерево узнается по его плодам.

Контент сделал всем знак дождаться своего возвращения и покинул комнату. В следующую минуту он ввел свою дочь в центр кружка. Несколько встревоженная молодая женщина прижимала к груди спеленутого сына, робко глядя на суровые лица жителей пограничья и в страхе отведя глаза, когда ее торопливый взгляд встретился с запавшим, пристальным, исступленным и тем не менее уклончивым взглядом достопочтенного мистера Вулфа.

— Ты сказал, что дикари никогда не прислушиваются к мольбе о пощаде. Вот живой свидетель, что ты говорил заблуждаясь. Несчастье, когда-то постигшее мою семью, известно всякому в этом поселении. Ты видишь в этом трепещущем создании нашу любимую дочь, о которой мы так долго скорбели. Оплаканная моим семейством снова с нами. Наши сердца были разбиты, теперь они снова возрадовались. Господь вернул наше дитя!

Голос отца был насыщен глубоким пафосом, задевшим большинство его слушателей, хотя каждый выразил свои чувства в манере, отвечавшей его собственному душевному складу. Душа священника была тронута, и вся энергия его суровых принципов обратилась на то, чтобы удержаться от проявления слабости, которую он посчитал бы умалением своего духовного воспарения. Поэтому он сидел молча, сложив руки на коленях, и выдавал борьбу с пробудившимся сочувствием, только крепче сжимая перекрещенные пальцы, а также невольным подергиванием лицевых мускулов. Дадли позволил радостной улыбкой осветить свое широкое открытое лицо, а врач, до этого остававшийся просто слушателем, произнес несколько тихих слов восхищения по поводу физического совершенства существа, стоявшего перед ним, вкупе с неким проявлением чувства природной доброты.