Долина Виш-Тон-Виш - Джеймс Купер

Внимательное существо у колен Руфи жадно слушало. Знание ею языка детства достаточно укоренилось до пленения и слишком часто использовалось в разговорах с белыми людьми и особенно с Уитталом Рингом, чтобы оставить ее в сомнении насчет смысла того, что она сейчас услышала. Бросая украдкой робкий взгляд через плечо, она нашла лицо Марты и, почти минуту пристально изучая его очертания, громко рассмеялась заразительным смехом индейской девушки.

— Ты нас не забыла! Этот взгляд на ту, что была подругой твоего детства, вселяет в меня уверенность, и мы вскоре снова обретем душу нашей Руфи, как сейчас обрели ее тело. Я не стану говорить тебе ни о той страшной ночи, когда насилие дикарей оставило нас без тебя, ни о горькой скорби, овладевшей нами при этой потере. Но есть Тот, кого ты все же должна знать, дитя мое. Тот, кто восседает над облаками, кто держит землю в своей ладони и кто милосердно взирает на все, что шествует по тропе, на которую указывает Его перст. Есть ли место для Него в твоих мыслях? Помнишь ли ты Его святое имя и думаешь ли еще о Его могуществе?

Слушательница склонила голову набок, словно желая уловить полный смысл того, что она слышала, и тени глубокой почтительности пробегали по лицу, которое так недавно расплывалось в улыбке. После паузы она внятно пробормотала слово «Маниту».

— Маниту или Иегова, Бог или Царь царей и Всевышний! Не важно, каким словом пользуются, чтобы выразить его могущество. Значит, ты знаешь его и никогда не переставала повторять его имя?

— Нарра-матта — женщина. Она боится громко разговаривать с Маниту. Он знает голоса вождей и открывает свои уши, когда они просят о помощи.

Пуританин тяжко вздохнул, но Руфь продолжала, подавляя собственные терзания, чтобы не нарушить возрождающееся доверие дочери:

— Это может быть Маниту индейца, но это не Бог христианина. Ты принадлежишь к народу, который молится по-другому, и тебе следует называть его именем Бога твоих предков. Даже наррагансет способен выучить эту истину! У тебя белая кожа, и твои уши должны внимать традициям людей твоей крови.

Дочь опустила голову при этом намеке на цвет ее кожи, словно не сумела скрыть от всех убийственную правду. Но не успела она ответить, как Уиталл Ринг подошел ближе и, указывая на ее пылающие краской щеки, ставшие еще темнее столько же от стыда, сколько и от жаркого американского солнца, сказал:

— Жена сахема меняет цвет. Скоро она станет как Нипсет, вся красная, — добавил он, приложив палец к той части собственной руки, где солнце и ветер еще не уничтожили первоначальный цвет. — Дух Зла влил воду и в его кровь, но она снова уйдет. Как только он станет таким темным, что Дух Зла не узнает его, он вступит на тропу войны, и тогда лживые бледнолицые смогут выкопать кости своих предков и уходить на восход солнца, а не то его вигвам будет набит волосами цвета оленя!

— И ты, дочь моя, ты можешь без содрогания выслушивать эту угрозу людям твоего народа… твоей крови… твоего Бога?

Взгляд Нарра-матты выражал сомнение, однако она смотрела на Уиттала со своей обычной добротой. А дурачок, переполняемый своей воображаемой славой, с ликованием воздел руку и жестами, которые трудно было истолковать неправильно, показал, каким способом он намеревается добыть у своих жертв обычный трофей. Пока юноша представлял отвратительную, но красноречивую пантомиму, Руфь, затаив дыхание, мучительно следила за выражением лица своего ребенка. Ей стало бы легче от одного-единственного взгляда неодобрения, от одного-единственного движения протеста или от малейшего признака того, что нежной натуре человека, столь прелестного и в других отношениях столь доброго, претит недвусмысленное свидетельство варварской практики народа, который ее удочерил.

Но ни одна императрица Рима не могла бы следить за агонией умирающего гладиатора, никакая супруга более современного властителя не могла бы читать кровавый список жертв триумфа своего мужа или какая-нибудь обрученная красавица слушать о кровавых деяниях того, кого воображение рисовало ей как героя, с большим равнодушием к человеческим страданиям, чем то, с каким жена сахема наррагансетов взирала на мимическое изображение подвигов, завоевавших ее мужу столь высоко ценимую славу. Было слишком очевидно, что представление, каким бы грубым и дикарским оно ни было, не вызывало в ее душе ничего, кроме картин, радовавших избранную воином спутницу жизни. Меняющееся выражение и сочувственный взгляд слишком явно выдавали симпатию той, кого научили восторгаться успехом бойца. А когда Уиттал, возбужденный собственными стараниями, разразился демонстрацией насилия, еще более безжалостного, чем обычное, он был откровенно вознагражден новым взрывом смеха. Нежные, по-женски изысканные звуки этого невольного взрыва радости прозвучали в ушах Руфи подобно погребальному звону над нравственной красотой ее ребенка. Подавляя эти чувства, она задумчиво провела рукой по своему бледному лицу и, казалось, надолго задумалась над опустошением души, когда-то обещавшей стать такой чистой.

Колонисты еще не отторгли все те естественные узы, которые привязывали их к Восточному полушарию. Их легенды, их гордость и во многих случаях их воспоминания помогали сохранять живое чувство дружелюбия и, можно добавить, веры в отношении к стране своих предков. Для некоторых из их потомков, вплоть до настоящего времени, bel ideal117 превосходства во всем, что относится к человеческим качествам и человеческому счастью, связан с образами страны их происхождения. Расстояние, как известно, набрасывает смягчающую пелену одинаково как на нравственное, так и на физическое видение. Голубые очертания горы, тающие на пылающем фоне неба, приятны не более, чем картины, которые фантазия подчас извлекает из вещей не столь материальных. Но, подойдя ближе, разочарованный путешественник слишком часто находит голый и бесформенный вид там, где он любовно воображал увидеть сплошную красоту. Ничего удивительного поэтому, что жители непритязательных провинций Новой Англии смешивали воспоминания о стране, все еще именовавшейся родиной, с большинством своих поэтизированных картин жизни. Они сохраняли язык, книги и большинство привычек Англии. Но иные обстоятельства, раздельные интересы и особые взгляды постепенно начали открывать бреши, которые время с тех пор расширило и которые обещают вскоре оставить мало общего между двумя народами, исключая те же формы речи и общее происхождение. Остается надеяться, что какая-то приязнь может сочетаться с этими связями.

По-особому умеренные привычки ревностных приверженцев религии во всех британских провинциях явственно противостояли простым вещам, украшающим жизнь. Искусства допускались, только если служили своим наиболее полезным и очевидным целям. Наряду с ними музыка ограничивалась молитвенными песнопениями, и еще долгое время после породившего его чувства песнопение не уводило душу от того, что мыслилось как одна великая цель бытия. Всякий стих пели не иначе, как сочетая святые идеи с радостями гармонии, и никогда в этих пределах не слыхивали звуков, приличествующих пирам. Тем не менее слова, приспособленные к этим особым условиям, вошли в обиход, и, хотя поэзия не была ни обыденным, ни выдающимся свойством души людей, приученных к аскетическому быту, она рано обнаружила свою силу в замысловатом стихосложении, всегда имевшем целью с успехом, в котором простительно сомневаться, способствовать вящей славе Господа. Это было всего лишь естественное углубление благочестивого образа жизни, дабы приспособить некоторые из этих духовных песнопений для практики воспитания детей.