Зависть: теория социального поведения - Гельмут Шёк

того, чтобы исправить обычные условия. В крайних случаях лишь полное равенство располагаемых доходов решает проблему взаимосвязанных функций благосостояния. Природа вещей такова, что столь радикальный институт более вероятно встретить в богатом, а не в бедном обществе»[472].

В своих заметках Мишан обсуждает гипотезу о том, что «альтруистическая» взаимная связь (радость от благополучия другого) может увеличить общественное благосостояние. Он называет «эгоистической взаимной связью» противоположное состояние (злобу от благополучия другого), т. е. зависть. Мишан отвергает эту гипотезу, замечая: «Если меня радует мысль о людях с более высокими доходами или о людях с растущими доходами, то меня должны печалить рассуждения о людях с более низкими или падающими доходами».

Тут в экономике благосостояния проявляются «угрызения социальной совести», которые мы уже подробно обсуждали. Мишан считает, что результат этих двух взаимосвязей, различающийся для каждого индивида, зависит от такого количества факторов, что сложно решить, в какой ситуации он чувствует себя более счастливым. Концепт умиротворения зависти, столь важный для нашей теории, почти дословно появляется в следующем рассуждении Мишана:

«Можно представить себе общество, где взаимная зависть не такова, чтобы накладывать какие-либо ограничения на рост общего продукта. Таким образом, мы можем представить себе увеличение продукта по мере внедрения технологических улучшений, что допустимо при условии, что дополнительного продукта достаточно для того, чтобы компенсировать любые связанные с этим дополнительные факторы и успокоить дополнительно сгенерированную зависть. Дополнительная зависть может исходить в основном от одного человека или от одной группы лиц. Увеличение продукта можно гарантировать, однако, только до тех пор, пока эту дополнительную зависть вне зависимости от того, как она распределяется, можно с лихвой компенсировать за счет этого увеличения»[473].

Чем Мишан совершенно пренебрегает в процитированном выше анализе, так это той завистью, которую иногда можно наблюдать у посредственного работника по отношению к кому-то, кого работодатели ценят настолько, что платят ему на первый взгляд совершенно огромные деньги, хотя при существующих ставках подоходного налога в итоге у него в кармане может оказаться столько же, сколько и у человека, который ему завидует. Ведь люди завидуют также функциональной важности других в обществе, когда она подтверждается тем или иным символом. Кстати, Мишан не считает экономику благосостояния темой для серьезного научного исследования не из-за логических затруднений, но из-за того, что «вещи, от которых в итоге зависит счастье: дружба, вера, чувство прекрасного и т. п., выходят за ее пределы»[474]. Это верно. Однако мы не должны забывать о том, что поощряемое экономикой благосостояния новое поколение социальных инженеров-эгалитаристов уже предлагает уравнять и эти субъективные ценности. Я знаком с интеллектуалами, для которых невыносима мысль о том, что в идеальном обществе будут и такие люди, которые получают удовольствие только от поп-музыки, в то время как другие ценят и понимают классическую музыку. Несколько лет назад я подробно проанализировал эти проблемы[475].

В обществе изобилия критика разницы в доходах как таковой не слишком привлекательна ни для интеллектуалов, которые с ней выступают, ни для тех, кто может получить от этого выгоду; большое значение имеет и то, что эту разницу уже в значительной степени выравняли. Поэтому несколько последних лет новой темой левых были выравнивание, реорганизация и перераспределение в сфере образования, которое рассматривается не столько как способ больше заработать на жизнь, сколько как непосредственный инструмент получения от жизни интеллектуальных наслаждений. Так, Эрих Фромм, который ищет «гуманистический социализм» на полпути между американской моделью и советской культурой, пишет: «…идея равенства доходов никогда не была требованием социалистов. …В отношении неравенства доходов представляется, что оно не должно переходить границы, за которыми различия в доходах приводят к различиям в качестве жизни»[476].

Означает ли социальная справедливость, что всем достанется меньше?

Там, где национальный продукт растет значительно быстрее, чем население, у социальной зависти как таковой не будет причин, чтобы играть слишком заметную роль. Даже когда представители групп рабочих или фермеров, занимающие ключевые политические посты, добиваются для себя бóльшего, чем они получили бы без учета зависти, это не означает, что экономическая политика адаптируется под завистливого человека. Хотя время от времени деньги налогоплательщиков и другого рода национальные доходы направляются конкретным группам не столько в соответствии с их реальными достижениями, сколько в результате их искусного манипулирования механизмами избегания зависти в законодательном органе, эти процессы представляют собой не более чем частичные проявления феномена зависти и оказывают незначительное влияние на экономику в целом. Пока такие случаи не оказывают решающего влияния на распределение национального дохода, это можно скорее сравнить с тем, когда сотрудник, зная, сколько получает его коллега, говорит начальнику: «Я хочу такую же зарплату. В конце концов, если я буду завидовать, это вряд ли будет способствовать улучшению атмосферы в компании!»

Опасная в политическом отношении спираль начинает раскручиваться тогда, когда экономическая политика основана на предположении, что большинство может процветать, только если нет немногих, которые богаче, чем оно, или если доход или богатство в какой-либо стране понимается как фиксированная сумма, так что «социальную справедливость» можно осуществить, только пожертвовав меньшинством, чтобы остальные смогли «лучше себя чувствовать».

Все сказанное до сих пор показывает, насколько мало влияют на зависть свойства или размеры объектов или качеств, которые вызывают ее. Так, Алексей Левшин пишет о «киргиз-казаках»[477]: «Можно было бы подумать, что настолько простой народ, как казаки, с их нетребовательностью, будет равнодушен к небольшим выигрышам и потерям в своей среде – однако, все наоборот. Я наблюдал между ними ужасные драки из-за дележа предметов, ценность которых была крайне мала. Когда они грабят караваны, то разрубают награбленное на совершенно глупые и бесполезные мелкие кусочки»[478].

Почти все, кто когда-либо специально занимался завистью, единогласно сходятся на способности завистливого человека концентрироваться на любой, самой незначительной черте другого, чтобы она послужила для кристаллизации его чувства зависти, подобно описанному Стендалем процессу кристаллизации чувства любви.

Нам следует, однако, также обратить внимание на основные мишени, на те объекты и качества, которые в наибольшей степени вызывают зависть, и, особенно, на те аспекты нашей жизни, устранения которых требуют теоретики общества без зависти, поскольку именно эти предметы рассматриваются в качестве единственной или принципиальной причины социального недовольства.

Логические и политико-экономические рассуждения критиков рыночноориентированного общества бывают поразительны. В ходе избирательной кампании марта 1952 г. Бернард де Вото (Bernard de Voto), один из самых известных американских журналистов-интеллектуалов, выступил против тех, кто обещал затормозить процесс перехода к государству тотального благосостояния (т. е. перераспределения). Он заметил, что А не намерен покорно работать по 12 часов в день для