Барабаны осени - Диана Гэблдон

и отсырели; не колеблясь, он разорвал их на мелкие клочки, не обращая внимания на холодный пот, стекающий со лба.

Глава 23

Череп под кожей

Я сказала Джейми, что ничуть не возражаю, если мы поселимся вдали от больших городов. Врачу все равно, где жить. Есть люди — есть работа.

Дункан сдержал слово; весной 1768-го он вернулся в сопровождении восьмерых бывших узников Ардсмура и их семей, готовых к обустройству на земле Фрейзер-Риджа. Так в округе оказалось порядка тридцати человек. Мне то и дело приходилось обрабатывать раны, снимать жар, вскрывать загноившиеся нарывы и резать воспалившиеся десны. Среди женщин две были беременны, и ранней весной я помогла произвести на свет двух здоровых младенцев — мальчика и девочку.

Слава обо мне как о лекаре — если можно так выразиться — пошла далеко за пределы нашего крошечного поселения, мне приходилось отправляться на помощь все дальше и дальше, чтобы лечить людей на уединенных фермах, разбросанных тут и там в лесистой горной местности. Кроме того, я изредка ездила с Иэном в Анна-Уку, чтобы повидать Найавенну, и возвращалась всегда с полной корзиной целебных трав.

Сперва Джейми настаивал, чтобы он или Иэн обязательно сопровождали меня в поездках, однако вскоре стало ясно, что они больше нужны на месте: пришла пора рыхлить и боронить землю, сеять маис и ячмень. Хватало и повседневных хлопот по хозяйству. У нас были лошади и мулы, мы приобрели цыплят, а также черного хряка для компании нашей свинье, который смотрелся истинным дамским угодником, а еще — вот уж истинное роскошество — молочную козу. Всех нужно было кормить и поить, следить, чтобы они не передрались, охранять от медведей и диких кошек, и я все чаще пускалась в путь самостоятельно.

В один прекрасный день на пороге возник незнакомец и спросил доктора или акушерку. В журнал Дэниэла Роулингса давно пора было записать что-нибудь новенькое. К тому времени наша кладовая ломилась от ветчины, оленины, мешков с зерном и связок сушеных яблок, которые пациенты дарили мне в благодарность за лечение. Я никогда не просила об оплате, но, так как мы были бедны, с удовольствием принимала все, что мне посчитали нужным отдать.

Пациентов хватало: немцы-лютеране, квакеры, чистые шотландцы, люди шотландско-ирландского происхождения и целое поселение моравских братьев в Салеме, которые изъяснялись на странном наречии, — полагаю, на чешском. Несмотря ни на что, обычно я справлялась; иногда находился переводчик, в худшем случае изъяснялись на языке жестов. А вообще вопрос «где болит?» понятен на любом языке.

Август 1768 года

Я продрогла до костей. Пальто билось за спиной, как парус, то и дело задевая парнишку, который шел рядом, а меня сносило с курса, словно корабль в ураган. Дождь молотил по телу тысячью ледяных иголок. Я промокла насквозь задолго до того, как мы добрались до ручья Мюллера.

Ручей бурлил, как сама жизнь. В кипящем потоке мелькали вырванные с корнем юные деревца.

Съежившись и натянув фетровую шляпу на самые брови, Томми Мюллер смотрел на ручей. В каждом изгибе его фигуры читалось сомнение. Я наклонилась поближе и крикнула ему прямо в ухо, стараясь перекрыть ревущий ветер:

— Со мной не надо!

Томми что-то крикнул в ответ, но я не расслышала. Я решительно покачала головой и указала на путь вверх по ручью: берег размывало на глазах, комья земли превращались в жидкую слякоть.

— Возвращайся! — крикнула я.

Томми многозначительно указал сперва на себя, а потом назад в сторону фермы и схватил коня за поводья. Ясное дело, он считал, что пускаться в путь слишком опасно, и звал переждать ненастье у них дома.

В общем-то, у него были на то основания. С другой стороны, стихия разгулялась не на шутку, бурлящая вода шаг за шагом поглощала податливый берег. Если выждать, никто не сможет переправиться на другую сторону еще несколько дней. После подобного потопа вода с неделю стоит высоко.

При мысли о том, что я могу оказаться в заточении в крошечном домике Мюллера на четыре комнаты в компании десяти человек, все сомнения ушли прочь. Я вырвала у Томми поводья и направила коня к ручью; тот тряхнул головой и осторожно пошел по жидкой грязи навстречу дождю и ветру.

Мы взобрались на холм, с которого сбегал ручей. Благодаря толстому слою опавшей листвы на земле коню стало удобнее шагать. Я повернула его, отодвинула с пути Томми и склонилась вперед, как жокей на скачках, упершись локтями в мешок с ячменем, что был привязан к седлу передо мной, — оплата за услуги.

Внезапно я ощутила толчок, конь заскользил, и нас увлекло вниз под откос. Мы ехали по грязи, словно на санках. Удар, несколько секунд головокружительного падения, всплеск… и я по бедра оказалась в ледяной воде.

Мои заледеневшие руки, похоже, срослись с поводьями, но я не имела ни малейшего представления о том, куда следует направить жеребца. Я ослабила хватку, предоставляя животному возможность сориентироваться самостоятельно. После нескольких минут борьбы с течением конь заржал, копыта заскребли по дну, и мы выбрались на сушу. Вода стекала с нас ручьем. Я повернулась в седле. Томми Мюллер стоял на другом берегу, и челюсть у него отвисла до самых колен. Я не сразу дернула поводья, сперва церемонно поклонилась Томми и пустила коня вверх по тропинке, намереваясь попасть домой вне зависимости от того, идет дождь или нет.

Я пробыла в хижине Мюллеров три дня, помогала восемнадцатилетней Петронелле при первых родах. И последних, как заявила сама Петронелла. Семнадцатилетний супруг Петронеллы, который осторожно заглянул в комнату на второй день, получил на свою голову ушат отборной немецкой брани и с пылающими от обиды ушами поспешно ретировался в сарай, служивший в те дни убежищем для мужчин.

Все же спустя несколько часов я наблюдала, как Фредди — теперь он выглядел куда моложе своих семнадцати — робко опустился на колени рядом с постелью жены. Лицо у него было куда бледней простыни. Дрожащим пальцем он отодвинул одеяльце, прикрывавшее головку новорожденной дочери, и молча разглядывал красное личико и головку с темными клочками волос, а затем поднял глаза на жену, словно ожидая подсказки.

— Ist sie nicht wunderschön?[22] — нежно шепнула Петронелла.

Он медленно кивнул, потом уронил голову жене на колени и разрыдался. Все женщины в комнате по-доброму улыбнулись и отправились накрывать на стол.

Обед удался на славу. Когда поступал вызов от Мюллеров, всегда можно было рассчитывать на вкусную еду. Даже теперь внутри ощущалась приятная тяжесть от клецок и жареной Blutwurst[23], а вкус