В борьбе с большевизмом - Павел Рафаилович Бермондт-Авалов

и России и Германии. Какому Богу кинули мы ненужные жертвы? И вот там, в Митаве, камень за камнем подымается здание взаимного прощения и сближения двух оскорбленных, двух великих народов.

Единая Россия и единая Германия это будут те силы, которые устрашат сеющих смуту и вражду, устрашат тех, кто сейчас пользуется бессилием и той и другой…».

…Мне было бы трудно приводить всю статью; ее, конечно, г. v. Rimscha не цитирует – неприятно партийным товарищам.

Вместе с сомнительным материалом, упомянутым мной выше, он пользуется и выписками из книги графа фон дер Гольца. Слова графа для меня, конечно, авторитетны уже хотя бы потому, что он был моим сотрудником в деле сближения наших народов и деятельным непосредственным участником событий, происшедших в Прибалтике. Однако фон Римша касается книги графа лишь вскользь и предпочитает освещать события в Прибалтике по запискам какого-то Бережанского. Он также не приводит все то, что рисует меня с лучшей стороны, а потому и пропускает те строки, где граф фон дер Гольц говорит: «Полковник Бермондт безусловно держал войска в своих руках. Молодой красивый кавказец в своей национальной форме, с черными усами и черными блестящими глазами производил глубокое впечатление на своих людей, которому не могли не поддаться и немецкие солдаты. Войска боготворили его». Как вождь немецких частей (до эвакуации), он ясно и отчетливо видел перед собой все, что совершалось как на дипломатическом фронте, так и на линии военных организаций. Энергичный, человек твердой воли и продуманных мыслей, тонкий дипломат и искусный полководец, он не искал путеводного политического маяка в Прибалтике.

Мы видели друг друга как с глазу на глаз, так и перед солдатами – значит, оба понимали, чего хотели, куда шли, что совершали. Лично я считаю графа фон дер Гольца одним из выдающихся германских людей и первым другом России. Из уст графа я слышал заявление: «Теперь время не осуждения совершенной ошибки, а исправления ее». По мере сил мы исправляли ее: Антанта упорно стремилась раскидать камни фундамента, на котором вырастало сближение. «Союзники» забывают: фундамент этот невидим – он в душах русского и германского народов; в души же «союзники» не влезут контрольными руками. Плотно, ощутительно и ясно возникнет сближение и выльется в несокрушимые формы: так думаю и верю я, так думают и верят мои друзья – pycские и германцы. Тяжести же разного характера, испытанные мною в Германии, не приведут меня к ломке раз навсегда установившегося к ней дружеского отношения. Для меня было бы величайшим удовлетворением, если бы и германцы продолжали осуществлять принцип их гениального государственного вождя князя Бисмарка о сближении Pocсии и Германии.

Будущая Россия, собранная под твердой рукой государя императора, достойно оценит расположение к ней германского народа и как должно ответит на эти чувства.

Два народа, разобщенные войной, не могут продолжать психологического состояния войны, когда настоятельные экономические интересы толкают их друг к другу и таким образом уничтожают то, что не органично, а – временно, т. е. вражду.

Мы переступили черту недоверия – отголоска великой войны, переступили в то время, когда «союзники» кидались с запада России на восток, с севера на юг, занимаясь разрушением основ Русского государства. На юге предавали южные добровольческие организации, на западе – генерала Юденича и меня, на востоке они предали адмирала Колчака. Последнего просто – руками своего же генерала Жанена отдали в руки убийц…

И теперь, когда в недрах потрясенной Pocсии зреет крупная переоценка «союзников», когда в испытанной долгими мытарствами эмиграции выросло определенное чувство отношения к прошлому, когда на расстоянии времени роль «союзников» обрисовалась отчетливее перед всеми, – мне не приходится повторять, что даже демонстративные друзья «союзников», инсценируя свое расположение к ним, не «вздымают больше кверху рук» и не «поют им хвалебных гимнов». История совершает свой твердый ход…

По разным газетам были напечатаны в свое время сообщения, что еще в Митаве я имел при себе специальную организацию, целью которой было подрывать возможности возникновения и расширения рядом с моей армией – других боевых формирований. Бессмыслица эта явно исходила от тех, кто с боязнью присматривался к возрастанию моей армии.

В моей памяти сохранился один случай.

На станции Рига суетливое движение служащих и публики. Мимо пробегают носильщики, задевая своими ношами, раздаются крики и паровозные свистки. Я остановился у изгороди и стал наблюдать за этим оживлением. Вскоре на перроне появилась группа офицеров в форме артиллеристов. Они прошли мимо меня, о чем-то разговаривая. Один из них с совершенно светлыми глазами, невысокого роста, по-видимому, был старшим, так как все обращались к нему. Погон я издали не разглядел.

Поравнявшись со мной, они взглянули в мою сторону, мы встретились глазами. Спустя минуту ко мне подошел их старший и, раскланявшись, отрекомендовался – полковник Гамрат-Курек. Я не назвал себя.

– Скажите, пожалуйста, – проговорил полковник, – что это за отряд князя Ливена? Мы зашли только что туда, нас встретил начальник штаба, назвал себя кап. Дыдоровым. Обращаюсь к нему за разъяснениями, а он мне заявляет: «Да что там, берите винтовки и идите в окопы». Я выслушал его до конца и, конечно, возразил».

Гамрат-Курек оглянулся на стоявших позади офицеров, они подошли к нам, и он продолжал.

– Я, господа, рассказываю про Дыдорова.

Офицеры улыбнулись.

– Да, так я возразил этому капитану просто – мы артиллеристы, вот эти пятнадцать офицеров все моего дивизиона еще с войны, так мы хотели бы служить в артиллерии как специалисты, а не в рядах пехоты. Конечно, пойдем и в окопы, но вряд ли меня, старого артиллериста, заменит с успехом пехотинец. Не целесообразнее ли было бы все-таки дать нам возможность служить там, где мы больше полезны?

Дыдоров сухо ответил:

– Нет, нам таких не надо, у нас все равны и все идут в окопы.

– В таком случае, – сказали я, – мы попробуем применить свои знания в другом месте. И вот теперь задумываемся: что делать?

Полковник замолчал, молчали и офицеры.

– А скажите, пожалуйста, – обратился ко мне после паузы Гамрат-Курек. – Вы не знаете, что представляет собой отряд полковника Бермондта, говорят, в Митаве формируется такой?

Я пожал плечами.

– Нет, ничего не могу сказать вам, господа, отряд как все отряды.

– Гм, – раздумчиво протянул полковник. – Ну, спасибо. Вы все-таки рекомендуете поехать к нему?

Я уклончиво ответил:

– Затрудняюсь рекомендовать, попробуйте – попытка не пытка…

– Ну, всего хорошего, – произнес полковник и, откозыряв, вся группа офицеров отошел в сторону, а я остался ждать поезда на Митаву.

На другой день, утром, сидя в штабе и разбирая бумаги, я вдруг услышал за дверью голос моего адъютанта и еще чьи-то голоса. Спустя минуту адъютант ротмистр Линицкий мне