Последняя из Лунных Дев - Барбара Дэвис

Похоже, нам доведется расстаться раньше, нежели это ожидалось. Но тебе не стоит из-за этого грустить. Каждому из нас дается свой маленький срок, и свой я, похоже, уже израсходовала. В чем-то моя доля была труднее, чем у некоторых, но в чем-то и слаще – в том, о чем многие даже не задумываются. Сказать, что у меня нет никаких сожалений, было бы неправдой. В конце концов, каждый наш выбор имеет последствия, и будь у меня возможность вернуться назад, я бы в чем-то свой выбор изменила.

В финале успешно прожитой жизни необходимо испытывать нечто вроде умиротворения: когда знаешь, что отдал все то, что должен был отдать, что любил, когда волен был любить, что не оставил после себя ничего недосказанного и незавершенного. И с этой, последней главой у меня не останется, по крайней мере, никакой недосказанности.

Но речь сейчас идет не о моей истории жизни, Лиззи, а о твоей. Каждый из нас приходит в этот мир, чтобы поведать свою историю, и перед каждым есть книга с пустыми страницами, которую нам надлежит заполнить. Как именно мы сочтем нужным их заполнить – зависит от нас. Но заполнить их мы все равно должны – своими ли фактами и истинами, или чьими-то еще.

Судьба вообще не слишком щедра к женщинам – но у таких, как мы, она всегда выпадала в особенности тяжелой. Нас одновременно и чтили, и поносили, искали нашей мудрости – и отвергали за инаковость. Нас изгоняли и преследовали, пытали и уничтожали, извечно обвиняли нас во всем – в падеже скота и в неурожаях, в грозах и градах, и в мертворожденных младенцах. Мы помним времена, когда ведьм сжигали, – и эта память научила нас быть осторожными, держаться всегда особняком и никому не доверять.

Однако эта жизнь особняком имеет свою цену, которую я очень хорошо знаю. И на протяжении лет я наблюдала, как эта цена сказывается на тебе. Сколько я тебя помню, ты всегда старалась быть незаметной – „играла по скромному“, как сейчас говорят, – боясь ставить всех прочих в неловкое положение.

Мир всегда опасался непохожих на других, исключительных женщин – видя в них самые могущественные создания. Он предпочел бы держать нас в тени и забвении, где нет надобности признавать наши особые дары. Но мир не вправе держать нас в тени, Лиззи. Во всяком случае, без нашего собственного позволения. В какой-то момент мы должны вмешаться в ход всеобщей истории и громко заявить о себе.

Все остальное – лишь полжизни.

Разумеется, это будет не просто. Выйти на свет вообще никогда не бывает легко, но это то, к чему все мы изначально призваны. Найти собственную истину – какой бы она ни была – и жить по ней без сожалений. Каждое поколение несет на себе некое бремя, и у тебя почти наверняка имеется свое. Но ты никогда не будешь одинока. Когда жизнь трудна, когда душа твоя иссушена, ищи поддержки в собственных корнях, – как одуванчик, засушенный здесь, между страницами, – и вспоминай о тех, кто был до тебя, об их силе и способности к восстановлению, об их отказе оставаться в тени и никого не раздражать.

Как бы хотелось мне сказать, что я тоже отношусь к тем сильным, устойчивым к ударам судьбы женщинам, что я всегда жила в соответствии с собственной правдой. Но это не так – вернее, это было не так, когда как раз имело наибольшее значение. То, что я тебе поведаю, я не рассказывала никому и никогда. Я скрывала это от всех, заперев в самых потаенных уголках своей души. Но в этом большой урок – для тебя, Лиззи, урок, – который я обязана до тебя донести, пока не закончилась эта книга…»

Глава 45

Лиззи опустила неподвижный взгляд на прочитанную до конца книгу, по-прежнему раскрытую у нее на коленях, и поняла, что целый мир, каким она его знала – или думала, что знает, – неожиданно и безвозвратно изменился после прощальных слов Альтеи. Строки с последней страницы ее дневника продолжали эхом отдаваться в сознании Лиззи, будучи не просто признанием, но и предостерегающей историей о том, что выбор, который мы однажды совершаем, влияет на нашу дальнейшую жизнь, пока наконец в наших песочных часах не высыпется весь песок.

Однажды у нее уже возникло ощущение, что время от времени в записях Альтеи проскальзывает нить щемящей тоски, но Лиззи не обратила на это внимания, не в силах даже представить, чтобы ее бабушке требовалось еще что-то, кроме ее травяной фермы и любимого дела. Ей никогда не приходило в голову, что, может быть, когда-то она мечтала о чем-то совсем ином или томилась по чему-то утраченному.

Лиззи сморгнула слезы, водя пальцем по аккуратным убористым строчкам. Росчерки пера Альтеи казались болезненно хрупкими и в то же время неизгладимо врезались в сознание.

«Каждый из нас приходит в этот мир, чтобы поведать свою историю».

А может, ее бабушка права? И ей, Лиззи, тоже есть о чем рассказать? И есть книга, у которой еще даже нет начала? И может быть, начать ее она могла бы здесь и сейчас?

Это будет означать уход из «Шенье». Уход от всего, ради чего она трудилась столько лет, – навстречу тому, о чем она клялась никогда не мечтать. И, быть может, навстречу чему-то такому, чего она не чаяла когда-либо обрести. Это будет означать для нее выйти на свет, чтобы все увидели, кто она и что собою представляет – или, по крайней мере, какой видел ее Эндрю. Девушкой со светом внутри.

Внезапно поднялся легкий ветер, закруживший листья вокруг ее ног маленькими шуршащими вихрями. И снова в этом ветерке ей почудился знакомый запах – землисто-сладковатый запах Альтеи. Лиззи закрыла глаза и подняла лицо, наслаждаясь его ласковыми дуновениями на своих щеках. И на этот раз она не сомневалась: она вовсе не выдавала желаемое за действительное. Это был призыв следовать велению своего сердца.

Глава 46

Выехав на трассу Сполдинг, Эндрю глянул на часы на приборной панели. Было около шести вечера. Пять часов назад его телефон пискнул, выдав сообщение с нового сотового Лиззи:

«Это Ранна, так что отвечать не надо. Наша девочка на низком старте. Так что, если хочешь попрощаться, приезжай немедленно».

Попрощаться. От этого слова у него внутри возникла пустота. Казалось, будто дверь, которую он лишь слегка подпирал, вдруг закрылась намертво и навсегда. Хотя, если подумать,