Русская революция. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин

народного мнения» российских окраин в июне 1918 г. обосновал глава отдела торговли германского МИДа на Украине: «Репрессировать все прорусское, уничтожить федералистские тенденции», сохранять контроль и над большевиками и над Скоропадским, как можно дольше сохранить состояние распада России — единственного средства предотвращения возрождения России. Непосредственные цели: «Контроль над русской транспортной системой, индустрией и экономикой в целом должен находиться в наших руках. Мы обязаны преуспеть в сохранении контроля над Востоком. Именно здесь мы вернем проценты с наших военных займов»[2001].

За шесть дней до подписания перемирия в Компьене Министерство иностранных дел Германии выпустило меморандум: «Программа нашей восточной политики» в котором указывалось: «Наша восточная политика должна быть направлена на децентрализацию России с помощью манипуляции национальным принципом»[2002].

Однако этим планам дано было реализоваться лишь частично: Германия успела заложить основы создания правых националистических правительств на территории Прибалтики и Украины, но в ноябре 1918 г. подписав в Версале перемирие, обязалась вывести свои войска с оккупированных территорий. Официальный американский комментарий к «14 пунктам» В. Вильсона гласил: Брест-Литовский договор должен быть отменен, как «явно мошеннический»[2003]. И в это же самое время, место уходящих немецких армий на национальных окраинах России занимали … ее «союзники» по Антанте. «Созданное Германией положение, — отмечал этот факт один из творцов Брестского мира ген. М. Гофман, — стало основой санкционированного ими (союзниками) переустройства Восточной Европы…»[2004].

* * * * *

Мысли европейских «союзников» России о ее будущем обнаружили редкое совпадение с идеями их противников: «Брест — Литовский мир, — провозглашал премьер-министр Франции Ж. Клемансо, — сразу освободил нас от фальшивой поддержки притеснителей из России и теперь мы можем восстановить наши высшие моральные силы в союзе с порабощенными народами Адриатики в Белграде — от Праги до Бухареста, от Варшавы до северных стран… С военным крушением России Польша оказалась сразу освобожденной и восстановленной; национальности по всей Европе подняли голову, и наша война за национальную оборону превратилась в силу вещей в освободительную войну»[2005].

Ликование в стане «союзников» России от ее поражения в войне было всеобщим. «Подписав Брест-Литовский мир, — восклицал командующий английский интервенционистскими силами на Севере России ген. Э. Айронсайд, — большевики отказались от прав на все подчиненные народы. По моему мнению, сейчас союзники могли приступить к освобождению Финляндии, Польши, Эстонии, Литвы, Латвии и, возможно, даже Украины»[2006]. «Нет больше России, — торжествовал посол Англии в Париже лорд Ф. Берти, — она распалась, и исчез идол в лице Императора и религии, который связывал разные нации православной верой. Если только нам удастся добиться независимости буферных государств, граничащих с Германией на востоке, т. е. в Финляндии, Польше, Украине и т. д., сколько бы их удалось сфабриковать, то по мне остальное может убираться к черту и вариться в собственном соку»[2007].

Последний дворцовый комендант его величества В. Воейков вспоминал, как по прибытии в эмиграцию, его внимание привлекли откровенные статьи двух газет: «Первая писала: «Хорошо, что прогрессивные партии, наконец, поняли опасность, представляемую мощною Россиею, под каким бы то ни было правительством. Какая странная идея восстановления великой России…» Вторая статья гласила: «Беглого взгляда на географическую карту достаточно, чтобы понять, что падение царизма и вытекающее из него расчленение этого государства есть только первый шаг к мировому равновесию… Чудовищное географическое тело, каковым была империя царя, делало московитов опасными»[2008].

Пожалуй, единственный, кто последовательно выступал за сохранение единства России, был только американский президент В. Вильсон. Его памятка от 17 июля 1918 г. отстаивала идею самоопределения и территориальной целостности России[2009]. Но даже в своей стране он был одинок, и его политика потерпела полное поражение. Его ближайший помощник «Хауз постарался облегчить совесть президента: России, так или иначе, придется быть разделенной…, остальной мир будет жить более спокойно, если вместо огромной России в мире будут четыре России. Одна — Сибирь, а остальные — поделенная европейская часть страны»[2010].

* * * * *

Национальную проблему, с которой столкнулась Россия в начале ХХ века, позволяют лучше понять примеры эволюции развития отношений России с конкретными национальными окраинами:

Буферные государства

Финляндия и Польша были присоединены к России, как буферные государства: Финляндия была отвоевана русской армией в кровопролитной войне у Швеции, для предотвращения угрозы очередной агрессии с ее стороны, во время наполеоновских войн; значение Польши определяется тем, что ширина Великой равнины на ее территории «составляет всего 480 километров — от Балтийского моря на севере до Карпатских гор на юге — но у российской границы ширина этой равнины увеличивается до 3200 километров, и оттуда открывается прямой путь на Москву». Польша, поясняет Т. Маршалл, «представляет собой относительно узкий коридор, в котором Россия может развернуть свои вооруженные силы, чтобы помешать врагу приблизиться к ее собственным границам, которые гораздо сложнее защитить из-за их большей протяженности»[2011].

Восточная Польша отошла к России в результате ее разделов конца XVIII в. Россия не могла уклониться от этих разделов, поскольку в противном случае это вело к усилению влияния Пруссии в Польше. «В случае с Польшей главным виновником является не Россия, а Пруссия, — указывал на этот факт в 1916 г. британский историк Ч. Саролеа, — Именно Фридрих Великий взял на себя инициативу раздела Польши и обеспечил, и принудил к соучастию, как Россию, так и Австрию»[2012]. Немаловажным фактором так же являлась крайняя амбиционость и внутренняя нестабильность Речи Посполитой, что создавало постоянную угрозу, как западным границам России, так и единственному сухопутному пути связывающему ее с Европой. В конечном итоге Россия была вынуждена принять в делах Польши более деятельное участие, чем ей даже хотелось.

Финляндия и Польша никогда не только не рассматривались Россией, как объекты колонизации, а наоборот имели привилегированный статус, обладая правами автономии (Великого княжества и царства) в размерах, свойственных скорее членам конфедеративного государства, с собственными конституциями (которой не было в России). Имперские статистические справочники того времени, как правило приводили «данные по России, без Польши и Финляндии».

Описывая особенности русской политики в отношении Польши, Ч. Саролеа отмечал, что в отличие от Австро-Венгрии, которая «не хотела расстаться со своей добычей», «Россия снова и снова предлагала восстановить независимость Польши. Это была мечта Александра I о восстановлении автономного польского королевства. Все его усилия оказались тщетными, отчасти из-за прусского влияния, отчасти из-за бескомпромиссной позиции польских патриотов…, история отношений между Россией и Польшей была чередой прискорбных недоразумений и политических ошибок»[2013].

В отличие от Пруссии, которая «систематически пыталась экспроприировать польское крестьянство и