Жизнь русского обывателя. Часть 3. От дворца до острога - Леонид Васильевич Беловинский

банка стал неторгующий купец Сыромятников, казначеем – торговец железным товаром Работнов, а Огнянов вел канцелярию и работал с клиентами. Затем банк оказался ограбленным, причем наличных в нем было мало, а украдены были процентные бумаги, банковские и заложенные частными лицами. Примерно через год к Огнянову, державшему уже меняльную лавку, явилась полиция с обыском и нашла много украденных процентных бумаг, но не все. По приговору окружного суда Сыромятников был лишен купеческого звания и права поступать на государственную и общественную службу, Работнов получил ссылку в Тобольскую губернию, а Огнянов оправдан на основе показаний единственного свидетеля, огняновского приказчика, подтвердившего, что найденные бумаги были Огняновым куплены у разных лиц. А менее чем в два года Огнянов купил два больших каменных дома в центре города и открыл большую меняльную лавку, по масштабам операций близко подходящую к банкирским домам» (59, 193–196).

Разумеется, среди купечества, как и в других сословиях, были люди, твердо державшие данное слово. Об этом пишут многие мемуаристы. Да если предприниматель собирался и дальше вести дела, он должен был охранять свою репутацию. Прежде всего это касалось крупных и известных дельцов, чье имя было на слуху. Но о разного рода мелких и крупных плутнях мелких торговцев и разного рода дельцов современники писали еще больше.

Между прочим, заведомый обман в серьезных обстоятельствах вызвал к жизни особый, малоизвестный обычай, применявшийся даже официально. Это так называемая афанасьевская клятва. Подробный рассказ о ней, слышанный от матери, передал Н. А. Варенцов в связи с историей известного купеческого рода Мазуриных.

Дело происходило в 1840-х гг. Родоначальник семьи, с которого началось особо крупное богатство, дружил с богатым греком, торговавшим сибирскими мехами и индийскими драгоценными камнями. В знак дружбы они даже обменялись крестами, став крестовыми братьями. Отправляясь в Индию, грек передал своему другу на сохранение ларец с драгоценностями и крупную сумму денег для содержания своей жены и дочери в течение двух лет. Однако негоциант попал в кораблекрушение и с огромным трудом смог добраться до России только через три года, совершенно нищим. В Москве он обнаружил сгоревший дом, а жену и дочь живущими в бедности и снискивающими пропитание прачечным делом: деньги, оставленные греком, якобы были израсходованы, а о драгоценностях Мазурин умолчал. Дело дошло до суда, грек ничего доказать не смог и за вымогательство попал в тюрьму. При ревизии московских тюрем в нем принял участие назначенный для этого царем генерал-адъютант, дело дошло до Николая I, грека по его приказу освободили, а Мазурина заставили принести клятву в непричастности к обману. «В двенадцать часов ночи Мазурин должен был выйти из дома босым, одетым в саван, перепоясанный веревкой, со свечой из черного воска в руке. Перед ним шло духовенство в черных ризах, несли крест и св. Евангелие; это шествие по бокам сопровождал ряд монахов, тоже со свечами в руках. Находящиеся по пути следования церкви печально перезванивались, как это обыкновенно делалось во время перенесения праха священника на место постоянного упокоения» (28, с. 58–61).

Однако и на сей раз Мазурин поклялся в своей правоте и немедленно уехал из храма домой в своей карете. Купеческая алчность была превыше всего.

Считали, что это страшное духовное преступление отразилось на потомках купца-клятвопреступника. Сам он сошел с ума, побывав, по настоянию друзей, на похоронах грека, и вскоре умер, причем хоронили Мазурина с закрытым лицом, потому что у него был высунут страшно распухший язык, произнесший ложную клятву. В 1865 г. один из его потомков в день свадьбы своей сестры, в доме, где происходило торжество, зарезал торговца бриллиантами, расчленил его труп и спрятал в сундук, за что был публично наказан плетьми и сослан в каторжные работы. В 1907 г. один из Мазуриных, страдавший манией самоубийства, перерезал себе горло разбитой тарелкой. Отличавшийся странностями библиоман Ф. Ф. Мазурин застрелился. Из трех оставшихся братьев все были неизлечимыми алкоголиками, а сестры страдали душевными болезнями. Странности либо открытые душевные заболевания были свойственны и остальным потомкам А. Мазурина, отличавшимся алчностью и неразборчивостью в средствах; так, последний из них, владелец Реутовской мануфактуры, окончивший медицинский факультет Московского университета, открыл специальную лечебницу для производства абортов. «Ужасен конец неправедного рода» – этими словами из книги «Премудростей Соломона» заключил Варенцов свой рассказ о фамилии Мазуриных.

Увы, не только мазуринский род был движим алчностью и неправеден среди русского купечества.

Стремление к наживе превращалось в своего рода спорт, в страсть. Любое дело, если ему отдаваться всей душой, затягивает. Люди, ворочавшие большими капиталами, целые дни проводили в своих конторах и амбарах. (Купеческий амбар – это не тот амбар, в котором хранили в деревне скарб и хлеб. Это склад товаров, иногда огромный, с конторой при нем. В Москве купеческие амбары располагались в Китай-городе, например, в Теплых рядах). Питались калачами и чаем, и, собираясь пойти попить чайку в трактир, купец поджидал еще двоих товарищей, чтобы взять «пару чая» (стоила она 5 коп.) на троих: так получалось экономнее. Морил себя, морил семейство, крепко прижимая каждую копейку ногтем, жульничал и обсчитывал, недоплачивал жалованье служащим. Это была страшная жизнь, вся посвященная приобретению копейки. Но такая нечеловеческая самодисциплина имеет предел. И рано или поздно происходил взрыв, страшный выброс накопленной нервной энергии. Начинался купеческий «чертогон». Заключив за «парой чая» выгодную сделку, купец отправлялся обмывать ее за город, в ресторан – к «Яру», в «Стрельну», «Аркадию»… Там снимался целый зал, а то и весь ресторан, если ехала «теплая компания», запирались двери, и начиналась вакханалия. Крепко подпившие купцы бегали в сапогах по столам, давя фарфор и хрусталь, разбрызгивая икру, били бутылками зеркала, вырывали пальмы из кадок, мазали горчицей физиономии официантам. Излюбленной забавой были «качели»: голую шансонетку две группы купцов перебрасывали с рук на руки, закачивая до обморока. Наполняли шампанским рояль и пускали туда плавать сардинок. Фантазия было неисчерпаема. Одним словом, «ндраву моему не препятствуй!» А нрав у человека, способного смирять себя до аскезы, был крутой. А потом, иногда на второй, на третий день, заплатив за все, не считая (а уж и хозяин заведения, и прислуга, и арфистки с шансонетками охулки на руку не клали) отправлялся купец в баню выпаривать хмель, потом в церковь, разбивать лоб о каменный пол, и на следующий день вновь начинал зажимать каждую копейку под ноготь. Этот «чертогон», о котором пишут многие современники, прекрасно описал хорошо знавший купеческий обычай Н. С. Лесков.

Один из богатейших нижегородских купцов, миллионер Гордей Чернов, каждые 2–3 месяца запивал. Встретив на ярмарке понравившегося румына-скрипача, он увез его к себе домой и в два месяца научился играть на скрипке. С тех пор при каждом запое по улицам Нижнего неслись тоскливые звуки скрипки. А по окончании