Литовские повести - Юозас Апутис

меня направили… — Прежде Антонина никогда не лезла на рожон, избегала ссор, и то, что она сейчас упорно тормошила мужа, пугало ее саму.

— Ну что заладила — к психиатру, к психиатру! Долбишь, как дятел. Есть время, ну и сходи. Только денег ему не суй.

— Не в силах я больше так, Фердинандас! Работать не в силах. — Нервы совсем расходились, не могла сдержаться, хотя понимала, что сейчас даже малейшая ссора собьет с ног…

Непривычно бледное, без кровинки лицо жены насторожило Фердинандаса. Что-то шевельнулось в этой разжиревшей груди. Он испуганно поднял на Антонину глаза, сполз с кресла, потянулся и выключил телевизор.

— Сходи, разве я возражаю?

— Возражай не возражай… Да и что ты можешь возразить?

Она видела его насквозь, как недавно — всю подноготную нового руководителя. Видела не таким, каким хотел начальник казаться, а каким был на самом деле — незащищенным, что посеяло в ее душе еще одно беспокойство: ох, не устоит человек перед этими наглыми бровками на хищной змеиной мордашке!.. Ладно, Фердинандас, говори, что хочешь, только не молчи. Знаю тебя, как облупленного, привыкла к постоянным отговоркам: лишь бы не забивать себе голову чем-то серьезным. Бог с тобой. Даже легче все вынести, когда знаешь, что удар придется по тебе одной. И все-таки, подумалось, все-таки было бы ей лучше, сделай он хоть вид, что волнуется, жалеет… Вот ведь, о самой себе думаю, словно о постороннем человеке.

— Знаешь, что со мной на работе творится? Хохочу беспричинно, реву при всех.

— Нервишки. Надо укреплять нервную систему. Спасибо еще, что не творческим трудом занимаешься. Никто тебе не завидует, не подсиживает. Молокососов этих с консерваторскими дипломами развелось — пруд пруди, — голос у Фердинандаса низкий, говорит он внушительно, тягуче, словно перед собравшимися на репетицию оркестрантами, и с сожалением понимает, что слова его до жены не доходят.

— Мне так страшно, Фердинандас… Самого названия — психиатр — боюсь!

В былые времена взял бы ее руку, поцеловал. Правда, и прежде не умел успокоить, утешить, тем более принять на себя тяжелую ношу. А все-таки погрустили бы вместе, посидели обнявшись, и пусть не избавил бы он ее от заботы, глядишь, легче бы стало. А теперь я ему только помеха, не даю спокойно отдыхать. Вот и снова включил свой телевизор, спасибо, не так громко, как раньше, — совесть заговорила. Какие-то крохи нежности и понимания все-таки еще остались. Все глубже погружался Фердинандас в свое кресло, чуть не лежал в нем, упираясь шлепанцами в ножки столика. Ее всегда сердило, когда столик ерзал и царапал пол, но на сей раз Антонина промолчала. Хоть немного, а посочувствовал…

Она все еще ждала чего-то, стоя перед мужем и заслоняя ему экран. Он терпел — не фыркал, не шлепал себя, как обычно, с досадой по колену. Чего уж там, Фердинандас, не стесняйся! Ведь не ты, а я иду к психиатру! Услышала свой выкрик, представила, как он испугался — ох и испугался бы! — смолчала и занялась делом. Поставила на газ кастрюли с водой, замочила белье — носовые платки, рубашки, отдельно носки и чулки. Постельное в последнее время сдает в прачечную — нету больше сил. Послезавтра надо получить. Куда это я сунула квитанцию? Целый ворох обнаружила в вазе — демисезонное пальто Виганте в чистке, ботинки Витукаса, подписные квитанции на газеты. Ага, вот и прачечная. Полистала книжечку жировок. За апрель еще не плачено — счетчик, наверно, уйму накрутил — много гладить пришлось. Влетел Витукас, швырнул свой портфель, не услышав ее сердитого замечания, уставился на мать светло-голубыми, но уже не до самого дна прозрачными глазами. Ладно, не стану ворчать, ругаться, как всегда. Интересно, как он отреагирует?

— Мам, есть хочу!

И не побегу, как угорелая, на кухню. Не умрет с голоду. Пусть подумает кое о чем, пока не набил брюха, подумает о том, о чем обещал мне никогда не забывать.

— Давай есть! Есть!

Проголодался. Ребенок он и есть ребенок… Хотя дети порой ранят больнее, чем взрослые, от которых уже ничего не ждешь, а на детей еще надеешься. Ладно, не буду его пилить. И все-таки не утерпела:

— Что в школе?

— Нормально. Стоит.

— Кто стоит?

— А школа. Что ей сделается?

— А тебе?

— Мам, я спешу!

— Куда это?

— В кино! На «Фантомаса».

— Детей-то не пускают.

— Пустят.

Сын звонко рассмеялся. В глазах мелькнуло что-то озорное, как у Фердинандаса в молодые годы. Да, будет молодым, потом — еще не старым, а потом…

Она поймала себя на мысли, что прежде никогда так о сыне не думала, но угрызений совести не почувствовала. Нет, и к своим надо относиться критически, знать им цену, а то засмеют, затопчут. Пусть и самые близкие… И так уж затоптали — к психиатру идти!

— Написано: до шестнадцати лет.

— Не маленький! — Он снова засмеялся, забыв о том, о чем обещал помнить всю жизнь.

Может, и вправду уже не маленький? И она поздно хватилась? Умнее нас с Фердинандасом? И нет в нем никакой жалости? Но ведь так ребячески чмокает еще губами, когда ест… Нельзя же требовать с малыша, как со взрослого.

— А кто же Расяле приведет?

— Виганте.

— Она-то еще когда вернется.

— Ну и подождет Расяле, привыкла.

— Плохо мне, сынок. Болею. Сама не знаю, что со мною творится…

Может, поймет, раз такой большой?

— А почему к врачу не сходишь? Сходи! — Он уже ухватился за дверную ручку. Какое-то мгновение помешкал, отводя глаза.

Господи, зачем я его пугаю. Ребенок же!

— Нигде не шатайся! После кино сразу домой.

Убежал. Но дверью, как обычно, не хлопнул. Прикрыл осторожненько. А все же убежал. И правда — не маленький уже? Плаванье очень мускулы развивает. Плаванье? Бокс у него теперь. Научился в бассейне кое-чему, на разряд готовили, а он возьми и переметнись на бокс! Сколько ей это его плаванье стоило. Сама за руку водила. Всегда считала — красивый, благородный вид спорта. Красота была для Антонины одним из важных компонентов того лотерейного билета, по которому надеялась она выиграть. Стояла и продолжала смотреть на прикрытую сыном дверь, предчувствуя не одну еще будущую утрату.

Зачем пустила? Так все равно не послушался бы. А кричать — нету больше сил. Сама себя не узнаю. Черт знает, о чем беспокоюсь — Алина да новый начальник, а дети от рук отбиваются. Расяле еще в садике… Вынуждена Виганте дожидаться. Не ладят между собой сестры, хотя почти десять лет разницы. Придет домой зареванная. С младшенькой была связана еще какая-то забота, что-то необходимо было сделать. Ах да, к зубному свести! Пластинку надо поставить — плохой прикус. Девочка как-никак — для нее это важно.