Фурцева - Леонид Млечин

Двадцать девятого ноября 1962 года на президиуме ЦК — с участием главного редактора «Известий» Алексея Ивановича Аджубея, заведующего отделом культуры ЦК Дмитрия Алексеевича Поликарпова, главного редактора «Правды» Павла Алексеевича Сатюкова — Хрущев разбирал письмо группы художников в ЦК.

Влиятельные руководители Союза художников жаловались на засилье «формалистов», которые протаскивают «буржуазную идеологию в советское изобразительное искусство, растленно влияя на молодежь». Авторы письма недоумевали: почему «формалисты» нашли трибуну и в «Неделе», и в «Известиях»?

Обсуждение происходило спустя три недели после Карибского кризиса, и Хрущев сорвался. Эта драма мирового значения была воспринята как поражение Хрущева. На самом деле Никита Сергеевич многого добился. Президент США Джон Кеннеди обещал не нападать на Кубу и убрать из Турции ракеты «Юпитер». Это была победа Хрущева, но об этом знали только посвященные. В обмен Хрущев обещал забрать ракеты с Кубы. И весь мир увидел, как советские корабли разворачиваются и уходят. Это было зримое свидетельство поражения.

Карибский кризис подточил власть Никиты Сергеевича. Товарищи по партийному руководству видели, что он пошел на попятный. Советские военные были крайне недовольны тем, что им пришлось отступить, считали это унижением и полагали, что Хрущев просто струсил.

Теперь Никита Сергеевич демонстрировал идеологическую непреклонность. Ему было особенно неприятно, что идеологические чиновники углядели промахи у его зятя, Алексея Аджубея. Все это заставило Хрущева говорить жестче обычного.

Заведующий общим отделом ЦК Владимир Никифорович Малин записал слова Хрущева на заседании президиума:

«Остро высказывается по поводу недопустимости проникновения формализма в живописи и крупных ошибок в освещении вопросов живописи в „Неделе“ и газете „Известия“.

Резко говорит по адресу т. Аджубея.

„Похвала“ (т. Суслову).

Проверить приложение, „Неделю“, разобраться с выставками. Кассировать выборы, отобрать помещение, вызвать, арестовать, если надо. Может быть, кое-кого выслать».

Вот в таком раздражении, заведомо настроенный против Московского отделения Союза художников, 1 декабря 1962 года Хрущев отправился смотреть в Манеже выставку работ столичных живописцев.

Это было совершенно необычное явление, глава государства посетил городскую выставку, хотя ни разу не побывал ни на одной всесоюзной. Никита Сергеевич был на взводе, вошел в Манеж со словами:

— Где тут у вас праведники, где грешники?

Сопровождали его члены президиума ЦК Михаил Андреевич Суслов и Дмитрий Степанович Полянский, секретарь ЦК Александр Николаевич Шелепин, первый секретарь Московского горкома Николай Григорьевич Егорычев, министр культуры Екатерина Алексеевна Фурцева и новый секретарь ЦК комсомола Сергей Павлович Павлов. Кивнув в их сторону, Хрущев сказал художникам:

— Вот они говорят, что у вас мазня. Я еще не видел, но думаю, что они правы.

«У меня вызвало некоторое удивление, — рассказывал Егорычев, — когда я не увидел в этой представительной группе Л. Ф. Ильичева — секретаря ЦК по идеологии… После того, как они осмотрели работы на первом этаже, Хрущева — неожиданно для меня — повели на второй этаж. Я недоуменно спрашиваю: „Куда всех ведут?“

Как потом выяснилось, „отсутствующий“ Ильичев за ночь (!) до посещения выставки руководителями ЦК распорядился собрать по квартирам работы молодых абстракционистов и следил за их размещением на втором этаже вне выставки МОСХ. Он и авторов пригласил. Те вначале были очень довольны, что их работы хотят показать. Но оказалось, что кому-то очень хотелось столкнуть их с Н. С. Хрущевым. Провокация удалась. Хрущев, как только увидел эти работы, стал кричать…»

На первом этаже висели работы знаменитых художников 1920-х годов, но человеку, не подготовленному к восприятию современной живописи, с эстетической глухотой, картины казались странными и нелепыми. Хрущев был скор на приговор:

— Нашему народу такое не нужно!

Взвинченный и раздраженный, Никита Сергеевич поднялся на второй этаж, где выставлялись молодые живописцы, которые вскоре станут известными всему миру.

— Что это за безобразие, что за уроды? Где автор? — ругался Хрущев. — Что это за лица? Вы что, рисовать не умеете? Мой внук и то лучше нарисует.

«Когда Хрущев подошел к моей последней работе, — вспоминал художник Борис Жутовский, — к автопортрету, он уже куражился:

— Посмотри лучше, какой автопортрет Лактионов нарисовал. Если взять картон, вырезать в нем дырку и приложить к портрету Лактионова, что видно? Видать лицо. А эту же дырку приложить к твоему портрету, что будет? Женщины должны меня простить — жопа.

И вся его свита мило улыбнулась».

Хрущев настойчиво интересовался социальным происхождением художников. Неужели ему мнилось, что это дети помещиков и купцов? Но молодые художники, чьи работы он не понимал, происходили из простых семей и к тому же прошли войну — кто рядовым, кто младшим офицером.

— Я недоволен работой Министерства культуры, — бросил Хрущев.

Фурцева стояла рядом.

Выставку использовали для начала мощной атаки на все антисталинские силы в советской культуре.

«Московский горком партии, — рассказывал Николай Егорычев, — был обязан реагировать на такого рода события. Разумеется, это входило и в планы организаторов провокации. Однако мы сделали вид, что ничего особенного не произошло… Московскому партийному руководству пришлось выдержать сильное давление „сверху“, чтобы не допустить расправы с теми, кого критиковал Хрущев на этих встречах. В аппарате ЦК напрямую требовали от МГК принятия „конкретных мер“.

На меня лично обрушился Ильичев:

— Почему не принимаете меры? Почему никто не наказан? Ваша „Вечерняя Москва“ — это бульварная газета. Она вообще не понимает своей роли в этом деле.

Он обвинял МГК в беспринципности. Я не соглашался со всеми этими обвинениями и предложил вынести наш спор на рассмотрение президиума ЦК КПСС. Ни Ильичев, ни Суслов не решились. Я хорошо понимал, что Суслов и Ильичев моими руками хотели таскать „каштаны из огня“ — громить творческие союзы Москвы».

Семнадцатого декабря 1962 года в Доме приемов на Ленинских горах устроили встречу руководителей страны с деятелями литературы и искусства. Разгромный доклад прочитал секретарь ЦК по идеологии Леонид Федорович Ильичев.

Старшие секретари держали Ильичева на подхвате. Он раздражал товарищей умением говорить без бумажки, хорошей памятью и образованностью. Хрущев все чаще именно ему поручал выступить по ключевым идеологическим вопросам. Ильичева газеты цитировали чаще других, и Леонид Федорович словно оттеснял более значительные фигуры. Особенно это раздражало Михаила Андреевича Суслова.